Все это время Жозефина напрасно ждала у себя в спальне того, с кем она делила ложе. Она очень быстро узнала имя соперницы, и ревность ее превратилась в подлинное бешенство. Г-жа де Ремюза, по-видимому, вправду слышала — по крайней мере, так она утверждает в своих мемуарах, — как однажды вечером г-жа Бонапарт метала громы и молнии в адрес мужа, позволяя себе слова, которые кажутся невероятными, даже когда говорятся в минуту гнева.
— У него нет никаких нравственных принципов, он скрывает свои порочные наклонности лишь потому, что огласка может ему повредить. Если ему беспрекословно, без малейшей жалобы позволить предаваться им, он мало-помалу опустится до самых постыдных страстей. Разве он не соблазнил, одну за другой, собственных сестер? Разве он не убежден, что занимает в мире такое положение, которое дозволяет ему удовлетворять любую свою прихоть? И разве его семья не пользуется его слабостями, чтобы постепенно отучить его от супружеской жизни, которую он еще ведет, и заставить прервать всякие отношения со мной?
Она непрерывно дает волю своим страхам:
— Мое великое несчастье в том, что я не принесла Бонапарту сына. Для моих ненавистников это всегда будет средством лишать меня покоя.
Однажды ночью — уже после двенадцати — она догадывается, что м-ль Жорж находится сейчас у Бонапарта.
— Я больше не выдержу, — бросает она г-же де Ремюза. — Мадемуазель Жорж наверняка наверху, я хочу их накрыть.
«Дама-компаньонка» тщетно пытается отговорить г-жу Бонапарт от подобного безумства.
— Следуйте за мной, — приказывает Жозефина. — Мы идем наверх вместе.
Никакие слова г-жи де Ремюза не помогают, и обе женщины — «до крайности возбужденная» Жозефина и ее спутница, несущая свечу и «весьма стыдящаяся» роли, которую ее вынуждают играть, — поднимаются по потайной лестнице, ведущей в спальню первого консула. Внезапно они слышат шорох. Г-жа Бонапарт оборачивается.
— Это, вероятно, Рустам, мамелюк Бонапарта, охраняющий дверь. Этот негодяй способен зарезать нас обеих.
«При этих словах, — рассказывает г-жа де Ремюза, — меня, как это ни смешно, охватил такой ужас, что, ничего больше не слыша и забыв, что оставляю г-жу Бонапарт в полной темноте, я со свечой в руке скатилась вниз по лестнице и со всей возможной быстротой кинулась в салон. Через несколько минут она, удивленная моим неожиданным бегством, нагнала меня. Увидев мое испуганное лицо, она расхохоталась, я тоже, и мы отказались от своей затеи».
Однако Бонапарт проведал о сцене на лестнице и воспользовался ею, чтобы сделать г-жу де Ремюза свидетельницей своих супружеских распрей. Кого, интересно, она будет в них винить? «Дама-компаньонка» выпуталась из затруднения, как умела, Разумеется, она очень сострадала г-же Бонапарт, но признавала, что ей изменяет чувство собственного достоинства, «когда она с помощью слуг-шпионов пытается добыть доказательства неверности, в которой подозревает мужа». Отсюда бесконечные супружеские «препирательства и перепалки», во время которых Бонапарт «поочередно представал то властным, резким, до крайности подозрительным, то взволнованным, размягченным, почти кротким и довольно изящно пытался загладить свои грехи, признаваемые им, хотя он продолжал их совершать».
Эта история не пошла Жозефине на пользу. Ссылаясь на ревность жены к м-ль Жорж или другим его увлечениям, Бонапарт начинает как можно чаще спать один. Когда же он все-таки спускается к ней по пресловутой потайной лестнице, Жозефина устраивается так, чтобы об этом знал весь двор.
— Вот почему я сегодня встала так поздно, — объясняет она с утомленным, но радостным видом.
Тем не менее связь с м-ль Жорж продолжалась до самого конца консульства.
— Он бросил меня, чтобы стать императором, — гордо скажет актриса впоследствии Александру Дюма.
А сама Жозефина?
Она, безусловно, видится с Ипполитом и печется о его интересах. Однажды целый час — она сама это уточняет, — получив от своего драгоценного Ипполита просьбу насчет кого-то из его друзей, она пишет Камбасересу и министру юстиции и рекомендует им протеже Шарля. Потерпев неудачу, она сообщает былому, а иногда, пожалуй, и теперешнему любовнику: «Я тем более огорчена своим неуспехом, что была бы счастлива доказать постоянство своих чувств, которых не изменят никакие события, потому что я питаю к вам самую нежную и долговечную дружбу».
Но даже если Жозефину связывают с ее драгоценным Ипполитом только воспоминания, значит ли это, что она верна мужу?
Конечно, нет. В письме, посланном в то время г-же де Крени, Жозефина говорит о некоем неизвестном лжесадовнике, который, похоже, занял какое-то место в жизни любвеобильной креолки.
«В семь вечера Бонапарт решил ехать ночевать в Мальмезон, что и было немедленно исполнено. Вот я и заперта в деревне Бог весть на сколько, дорогая крошка. Мальмезон, когда-то столь привлекательный для меня, представляется мне в этом году всего лишь безлюдным и скучным местом. Вчера я уехала так поспешно, что не успела ничего передать садовнику, обещавшему мне цветы. Поскольку я решила непременно ему написать, сообщите мне, как до него добраться. Я не знаю, о чем вы с ним уговорились, но мне хочется выразить ему свое огорчение, потому что, моя крошка, я действительно огорчена.
Я не забыла о ваших пятидесяти луи, вы их получите послезавтра».
Была бы она «действительно так огорчена» лишь потому, что поспешный отъезд из Тюильри помешал ей захватить с собой приготовленный для нее букет? И куда она отправилась? В Мальмезон, изобилующий цветами? Наконец она излагает всю эту историю своей конфидентке г-же де Крени! Этот «садовник», без сомнения, в совершенстве владел языком цветов, и читатель догадывается, какой букет он сумел составить. Но, возможно, речь идет все о том же Шарле? Не исключено.
Только одно окончательно укротило бы Жозефину — материнство.
— Ребенок, — с полным основанием скажет потом Бонапарт, — успокоил бы Жозефину и положил бы конец ревности, которою она изводила меня.
Конечно, слезы и сцены, — у нее к этому дар, — невыносимы для Бонапарта, но он по-прежнему любит жену и будет любить еще много лет. Когда в конце 1803 года он окажется в Понт-а-Брик в Булони, готовя вторжение в Англию, он будет писать ей столь проникнутые любовью письма, — хотя м-ль Жорж еще не ушла из его жизни, — что Жозефина адресует ему вот такое нежное послание, одно из самых редких, какими мы располагаем:
«Все мои огорчения развеялись, когда я прочла доброе и трогательное письмо, так мило выражающее твои чувства ко мне. Как я благодарна тебе за то, что ты так долго возишься со своей Жозефиной! Знай ты степень моей признательности, ты сам зарукоплескал бы себе при мысли, что ты властен так живо порадовать свою жену, которую любишь. Письмо — портрет души, и я прижимаю его к сердцу. Мне от него так хорошо! Я навсегда сохраню его. Оно будет мне утешителем в твое отсутствие, путеводной звездой, когда ты рядом, потому что я хочу вечно остаться для тебя доброй и нежной Жозефиной, думающей только о твоем счастье. Если радость преисполнит тебя до глубины души, если печаль на мгновение омрачит тебя, ты всегда сможешь излить свое счастье и свои горести на груди своей подруги; у тебя не будет чувства, которого я не разделила бы. Вот мое желание, вот мои чаяния, которые сводятся к одному — нравиться тебе и делать тебя счастливым… Прощай, Бонапарт, я не забуду последнюю фразу твоего письма. Я запечатлела ее в сердце, Как глубоко она врезалась в него! С каким восторгом оно отозвалось на нее! Да, я одушевлена тем же стремлением — нравиться тебе, любить или, вернее, обожать тебя».
Через несколько недель он пошлет «тысячу приветов маленькой кузине», вероятно, синониму былой «темной рощицы» или «трех островков Жозефины», чувственное воспоминание о которых оживет в нем на Святой Елене.