Здесь пора передать слово Жоржетте Дюкре:
«Когда позволяла погода, мы шли в теплицы, всегда по одной и той же аллее, беседуя об одном и том же — о ботанике, о любви ее величества к этой интереснейшей науке, о ее исключительной памяти, позволявшей ей знать названия всех растений; все это говорилось почти одинаковыми словами и в один и тот же час, отчего прогулки становились утомительными и скучными. Как только я добиралась до прелестной аллеи, так пленившей меня в первый день, на меня нападала зевота, да такая, что я с трудом подавляла ее, продолжая и поддерживая монотонный, надоевший всем разговор. Осмотрев до последней тычинки самые редкие цветы, мы шли любоваться черными лебедями (бесконечно менее красивыми, чем белые, имеющие несчастье быть более распространенными). По молчаливому сговору эти птицы, оперением напоминающие индюков, считались великолепными, и всякий раз мы выслушивали рацеи дежурного камергера о трудностях их акклиматизации: он с серьезным видом утверждал, что они приживаются только в Мальмезоне».
Иные по простоте своей восхищались всем. Как-то при одном иностранном князе восторгались акведуком в Марли.
— Что это такое? — осведомился он.
— Акведук? — переспросила Жозефина.
— Да, государыня.
— Это подарок, сделанный мне Людовиком XIV.
«Лица, приехавшие утром, отпускались по прибытии колясок ее величества, указывавшем, что она собирается выехать. Изредка она задерживала дам, чтобы взять их с собой на прогулку. Как и в Наваррском замке, она сама выбирала тех из своего штата, что должны были ее сопровождать. Мы садились в другие экипажи, проезжали через парк и два часа катались по лесу Бютар; в другом направлении мы никогда не ездили. Вернувшись, надевали более изысканные туалеты к обеду, на который всегда приглашалось человек двенадцать-пятнадцать».
Разумеется, за трапезой принято заявлять, что нигде не попробуешь молока и масла вкуснее, чем за столом в Мальмезоне. Действительно, молочные продукты поступают сюда из стада, вывезенного из Швейцарии вместе с молодой парой бернцев в одежде своего кантона. Кроме того, жена мальмезонского привратника, англичанка по происхождению, делает превосходные сыры — честер и другие, которые особенно нравятся Жозефине. Кроме того, она попросила сына прислать ей «хорошие сыры» из Италии. Не становится ли она чревоугодницей? Как бы там ни было, Жозефина находит, что слишком толстеет и, конечно, не там, где ей хотелось бы, — так уж повелось с сотворения женщины. «Одна из частей ее тела в особенности увеличилась», — замечает г-жа д'Абрантес.
Когда к обеду ждут гурмана, скажем, Гримо де Ла Реньера[160], Жозефина еще с утра вызывает первого метрдотеля и, пока ее причесывают, составляет с ним меню, которое обеспечит ее гостю славное несварение желудка — из тех, что он именует кишечными угрызениями. Кардинал Мори[161] тоже подвержен этому недугу: в десять вечера, когда лакеи обносят прохладительным, мороженым и в особенности пирожными, прелат ест за четверых.
«В полночь, — продолжает Жоржетта, — ее величество удалялась, и мы расходились по комнатам.
Наутро все начиналось сызнова, и, если не случалось ничего из ряда вон выходящего, каждый день походил на предыдущий. Трудно придумать что-нибудь печальнее такой, осмелюсь сказать, двойной жизни. Мы были недостаточно важны для настоящего двора и слишком напыщенны для приятного общества. Каждый следил за собой, какая-нибудь близость начисто исключалась. Все время представительствуя, мы не находили минуты, чтобы поболтать с теми, кто нам нравился, и, вместо интересного чтения и приятных бесед в Наваррском замке, приходилось изо дня в день терпеть бесконечные общие места, из коих складывается обычный светский разговор, не оставляющий по себе никаких воспоминаний, кроме острого сожаления о том, что вы должны были при нем присутствовать и поддерживать его».
В самом деле, о чем было говорить в Мальмезоне? Ни об императоре, ни о «Другой», ни о тюильрийском дворе, ни о войне, конечно. Не много можно было сказать и о парижских театрах — Жозефина их не посещала. Оставались одни лишь браки и деторождение. Жозефина обожает женить людей. Среди ее приближенных наваррские «романы» развиваются успешно. Аннет де Макау выходит за генерала Ватье, м-ль д’Аврийон — за г-на Буржийона. Разумеется, свадебная корзина и приданое — за ее величеством. Ей хотелось отпраздновать в Мальмезоне свадьбу Луизы де Кастеллан и г-на де Пурталеса. Она просит об этой милости «великого судью, министра юстиции», который — тут Жозефина падает с облаков — прячется за «кодекс Наполеона»[162]: бракосочетание, — объясняет он, — должно совершаться в «муниципалитете по месту жительства одного из супругов». И добавляет: «Никакие обстоятельства не разрешают чиновнику, регистрирующему акт гражданского состояния, менять обычное место бракосочетаний». «Г-жа герцогиня Наваррская» решительно превратилась в простое частное лицо!
162