«Сколько несчастных, которых верность достославному дому Бурбонов, обрекла на жизнь вдали от родины, обязаны ее трогательному и упорному заступничеству тем, что были возвращены своим ближним и земле, на которой они родились! Перед сколькими благодаря ее хлопотам распахнулись двери тюрем, которые закрыла за ними собственная неосторожность, а часто и несправедливое предубеждение! Скольких она спасла от меча закона, готового обрушиться на них!»
Уже на другой день разносчики выкрикивают по всему Парижу заголовки последних брошюр: «Жизнь и смерть императрицы Жозефины, первой жены Наполеона Бонапарта» — «Завещание императрицы Жозефины, найденное нынче утром в ее Мальмезонском замке!» — «Любопытные и неизданные истории из жизни императрицы Жозефины…» В тысячах экземплярах расходятся романс «Принц Евгений у гроба матери» и эстамп, изображающий сына Жозефины, который в задумчивости стоит у колонны с урной и буквой «Ж» на последней.
Королевский двор, видимо, намерен быть точным в расчетах по пенсиону первой супруги «г-на де Буонапарте». Авизовка, хранящаяся в Национальном архиве, свидетельствует, что 6 июня ее наследникам выплачено дополнительно 83 333 франка 3 3 сантима, хотя к этому моменту тело Жозефины уже четыре дня временно покоится на кладбище в Рюэйле. Ее останкам придется долго — одиннадцать лет — ждать, пока их перенесут в церковь под надгробие, которое можно видеть там поныне и которое обошлось Гортензии с Евгением в 70 482 франка 20 сантимов. Ваятель Картелье[186] изобразил Жозефину со сложенными руками. Молитвенно сложенными? Но ведь она так мало молилась! Поза ее напоминает, скорее, о дне, когда она в соборе Парижской Богоматери преклонила колени перед императором, возлагавшим ей на чело императорскую корону.
Вечером 26 апреля 1821, за несколько дней до смерти, Наполеон пожелал на Святой Елене быть погребенным рядом с Жозефиной в случае, если Бурбоны не разрешат схоронить его останки в Сен-Дени[187].
Вечером 2 1 марта 18 15, во вторник, на следующий день после завершения в Париже «полета орла»[188], Наполеон отправился в Мальмезон. Еще с утра он распорядился предупредить Гортензию о своем приезде.
— Приехав ночью, я смогу предаться воспоминаниям без опасения, что мне помешают.
Выскочив из коляски, он просит экс-королеву:
— Я хотел бы посетить спальню императрицы Жозефины. Нет, Гортензия, дочь моя, останьтесь: я пойду один. Это вас слишком разволновало бы.
И он направился на второй этаж.
Мальмезон еще раз увидел его через одиннадцать дней после Ватерлоо. Он вновь отрекся от престола и попросил гостеприимства у Гортензии. Парк весь в цвету.
— Бедная Жозефина, — негромко бросает он, вылезая из коляски, которая привезла его из Елисейского дворца, — мне кажется, я вижу, как она выходит из аллеи и срывает одну из роз, которые так любила!
И он повторяет:
— Бедная Жозефина!
Гортензия не в силах удержать слезы.
— Впрочем, сейчас она чувствовала бы себя очень несчастной, — заканчивает он. — Мы ведь всегда ссорились только из-за одного — ее долгов, и я очень ее бранил.
Утром Гортензия слышит, как он вздыхает:
— До чего же красив Мальмезон! Как было бы хорошо здесь остаться!
Однако временное правительство отклоняет его предложение принять на себя командование армией под именем генерала Бонапарта.
— Он что, смеется над нами? — взрывается Фуше[189].
Теперь все кончено.
— Мне осталось только уйти.
Медленными шагами он удаляется от дочери Жозефины и по потайной лестнице, соединяющей его кабинет со спальней, поднимается на второй этаж. Там он снимает мундир, отстегивает шпагу, надевает коричневый фрак и с круглой шляпой в руках направляется в покои Жозефины.
Он хочет побыть один.
После возвращения в Тюильри — тому ровно сто дней — он приступил с расспросами к доктору Оро.
— Вы не покидали императрицу, пока она болела?
— Нет, государь.
— Что, по-вашему, послужило причиной болезни?
187
188
189
После Ватерлоо и до второго возвращения Бурбонов Фуше, снова ставший во время Ста дней министром полиции, был избран председателем временного правительства.