А. Манфред способен смотреть сквозь пальцы и на некоторые неблаговидные стороны поведения вдовы виконта Богарне во времена Директории: ее любовников Л. Гоша и П. Барраса он деликатно именует ее поклонниками, а об оргиях, в которых участвовала тогда молодая женщина, не упоминает вовсе. И правильно делает. Время после прекращения якобинского террора, после термидорианского переворота было временем разгула страстей, «жажды жизни», охватившей верхушку французского общества, стремлением взять от жизни все — и как можно скорее, не стесняя себя никакими нравственными принципами. Прекрасная креолка оказалась в окружении таких людей, как Баррас или Тальен, воплотивших в себе все пороки и преступления термидорианского режима.
Е. Тарле полагает, что Жозефина согласилась на брак с Наполеоном из материальных соображений, но в то время, когда в «Хижине» Терезии Тальен зимой 1795–1796 гг. она впервые встретилась с Наполеоном к тому еще только приближалась военная слава, и никакими богатствами он не располагал. Мало того, своим внешним видом, неловкими, угловатыми манерами молодой генерал вряд ли мог привлечь внимание блестящих светских дам. Вот как, суммируя впечатления многих современников будущего императора, рисует его портрет А. Манфред: «Невысокого роста, худой, почти болезненного вида молодой человек с черными прямыми длинными волосами, падающими на плечи, со странной бледностью нефранцузски смуглого лица, необычайно живыми глазами, всегда небрежно, почти плохо одетый». Отдадим должное Жозефине: в те годы она находила Наполеона «забавным», но не жалким, и сумела разглядеть в нем то, что видели тогда лишь немногие, наиболее проницательные люди. Жозефина же, как мы видели, привлекла Наполеона своей женственностью, непередаваемым обаянием, почти кошачьей грацией, умением достойно держать себя в весьма сложных и деликатных ситуациях. Постепенно он узнавал о ее недостатках — расточительстве, неверности, неумеренной любви к драгоценностям и нарядам, участии в сомнительных «коммерческих» махинациях, отвергал ее попытки вмешиваться в его дела, хотя иногда и уступал просьбам Жозефины за каких-либо провинившихся перед ним людей и многое ей прощал.
В целом же Наполеон руководствовался высказанным им как-то принципом: «Женщины — душа всяческих интриг. Следовало бы отправить их заниматься домашними делами. Правительственные салоны должны быть для них закрыты». Все это вместе с многочисленными любовными «романами» не мешало Наполеону по-своему всегда любить Жозефину и ценить ее чувство к нему. Даже после развода он продолжал посылать ей то краткие записки-донесения о своих делах, то пространные, не лишенные сентиментальности письма. Существует и не очень достоверная легенда о том, что последние слова умиравшего в изгнании императора были обращены к Жозефине.
Трудно быть женой великого человека, и то, что Жозефина в общем-то выдержала жизненный экзамен, склоняет чашу весов истории в ее пользу. Были на ее пути и ошибки, предосудительные поступки, были и добрые дела или, во всяком случае, похвальные намерения. Все, кому дорога живая природа, вероятно, занесут в «актив» Жозефины ее любовь к животным и растениям. Увлечение собственным садом и парниками в Мальмезоне стало, пожалуй, единственным серьезным занятием императрицы, которому она отдала немало сил, времени и даже денег.
Подчиняясь воле Наполеона, исполняя его желания и требования, Жозефина все же оставалась женщиной, иногда капризной, очень часто — то легкомысленной, то расчетливой, но, в сущности, отзывчивой и доброй, а это подчас приводило ее к конфликтам с самим Наполеоном.
Об одном таком случае следует напомнить. Дело в том, что книги, подобные книге А. Кастело о Жозефине, интересны нам еще одной своей полезной особенностью: даже тогда, когда они не имеют большого научного значения, от них в разные стороны как бы протягиваются многочисленные нити — в историю страны, отдельных людей, к произведениям литературы и искусства прежде всего того народа, о котором пишет автор такой книги, в данном случае французского, а затем и других, в том числе и русского. Сделаем еще одно небольшое отступление. Трагический эпизод с расстрелом герцога Энгьенского, спровоцированный Талейраном, вызвал мгновенный отклик во всей Европе и нанес серьезный моральный ущерб образу Наполеона в глазах большинства его современников. Стал он и «сюжетом» разговоров в салоне Анны Павловны Шерер в самом начале романа «Война и мир». Рассказ виконта де Мортемара об убиении герцога, который «погиб от своего великодушия», слушатели нашли «очень милым и интересным», хотя к реально имевшим место событиям рассказчик добавил и сплетню о тайном свидании герцога в Париже с м-ль Жорж, при котором он якобы встретился с Бонапартом. Не упомянул Мортемар лишь о том, что против расправы с герцогом настойчиво возражала Жозефина, рискуя вызвать гнев своего царственного супруга, так как считала эту расправу злодеянием, «достойным Робеспьера». Из романа Толстого мы помним, что казнь, совершенную во рву Венсеннского замка, Пьер Безухов нашел «государственной необходимостью», а в поступке Наполеона видел «величие души», не побоявшейся взять на себя ответственность. Сам Наполеон, по словам г-жи де Сталь, говорил: «Государственная необходимость у новых народов заняла место судьбы у народов древних. Корнель — единственный из французских драматургов, который понял эту истину». Беда в том, что если чем-либо взволнованный Наполеон мог, расхаживая по комнатам, подолгу бормотать стихи из трагедий Расина, то Жозефина не была сильна во французской литературе и вряд ли могла по достоинству оценить мысли Пьера Корнеля и тем более найти у великих драматургов XVII в. что-либо в подтверждение своей точки зрения.