— Это невозможно, государыня, у меня категорический приказ императора не беспокоить его. Он работает сейчас с министром.
Этот «министр» — красавица Карлотта. Жозефина дважды возвращается, и оба раза Констан не впускает ее, В тот же вечер император сурово говорит своему лакею:
— Императрица уверяет, будто вы сказали ей, что я запирался с какой-то дамой.
Констан без труда оправдывается, но эта история доказывает, что для Жозефины хорошо любое плутовство, лишь бы оно служило ее целям.
Однако на этот раз наша креолка ревнует не особенно сильно. За грехопадением г-жи Гадзани не последовало «ни шума, ни притязаний». Она продолжает выказывать почтение, преданность и привязанность своей хозяйке, а император на людях обращается с предметом своего увлечения почти холодно. Жозефина «тем быстрее принимает решение снисходительно отнестись к мужним забавам, что долго препятствовать им было бы все равно невозможно», да и Наполеон признался ей, что речь идет всего лишь о «прохладной связи». За исключением истории с Марией Валевской, он теперь, как правило, признается Жозефине в своих «галантных похождениях», которым не придает ни малейшего значения. Больше того, — рассказывает нам камеристка императрицы, — «он говорил ей о многом, чего она не хотела знать, описывал ей даже телесные изъяны близких с ним женщин и в связи с подобными признаниями называл ей пороки тех или иных придворных дам, о которых вопрос даже не вставал и которые не сумели ему ни в чем отказать».
Жозефина остерегается объяснять ему, что такое поведение годится скорее для бивуака, чем для будуара. Сделай она это, он, как часто бывало, назвал бы ее «своей коровушкой» и поцеловал бы в шею или в щеку.
Она пытается следовать советам Евгения, который 10 сентября писал ей из Монцы: «Не докучай императору и постарайся лучше упорядочить свои расходы. Не будь столь добра к тем, кто тебя окружает: они вскоре тебя обманут…»
Жозефина обещала сыну слушаться его, но вскоре Фуше не преминет втянуть бедную женщину в гущу драматических событий. И не ее вина, если ей вновь придется «докучать» мужу.
Случилось это в воскресенье, после обедни. Двор еще пребывал в Фонтенбло. Жозефина стояла в оконной нише и вдруг увидела приближающегося Фуше. Он поклонился и елейным тоном с места в карьер осмелился объявить ей, что «поскольку благо общества, равно как сплочение последнего вокруг новой династии требует появления у императора детей, ей следовало бы обратиться в Сенат, дабы тот поддержал ее обращенную к супругу просьбу разрешить ей пойти на самую мучительную для ее сердца жертву».
Жозефина почувствовала, что комната внезапно закачалась. Фуше рассказывает: «Лицо ее сперва покраснело, потом побледнело, губы вспухли, и я заметил повсеместные признаки приближающегося нервного приступа или какого-либо иного взрыва. Она, запинаясь, осведомилась:
— Вы получили от императора приказ дать мне такую рекомендацию?
— Я не получал никакого приказа, государыня, но предвижу потребности будущего.
Тут она чуть ли не в полный голос воскликнула:
— В этом вопросе я подчинюсь только приказу своего мужа».
Под предлогом «необходимости обсудить дело с одним из коллег» Фуше откланялся и ушел.
Министр действительно не получал приказа от Наполеона, но он говорил с императором и даже прочел ему докладную записку. «Я представил ему, — рассказывает он, — необходимость расторгнуть его брак, немедленно вступить в новый, более подходящий и приятный, и дать наследника престолу, на который его возвело Провидение. Мой вывод представлял собой логическое следствие самых веских и основательных соображений и доводов, какие только могут быть подсказаны потребностями политики и государственной необходимости».
Наполеон, «не дав никакого положительного ответа», ограничился намеками на обуревавшие его чувства. Разумеется, с точки зрения чисто политической «расторжение его брака было для него делом решенным».
— Но с другой стороны, — «поправился» он, — я как в силу привычки, так и уступая известного рода суеверию, чрезвычайно привязан к Жозефине. Объявить ей о разводе будет для меня неимоверно трудным шагом.