Жозефина чуть ли не умоляет ответить ей.
— Заклинаю вас, поведайте все, что вы слышали на мой счет. Я прошу об этом, как о милости.
Она продолжает говорить, изливать душу. Хотя в оранжерее жара, руки у Жозефины ледяные, губы дрожат. Она жалко лепечет:
— Госпожа Жюно, запомните, что я говорю вам сегодня в этой теплице, в раю, который, может быть, вскоре станет для меня адом, запомните: разрыв убьет меня.
И, думая о своих ужасных невестках, о Госпоже Матери, заключает:
— Да, они прикончат меня.
В этот момент вбегает маленькая Жозефина, дочь Жюно: она хочет показать императрице, какие цветы нарвала. Та обнимает крестницу, берет на руки и стискивает так сильно, почти неистово, что девочка пугается. Она глядит крестной в глаза, затуманенные слезами, и повисает у нее на шее.
— Не хочу, чтобы ты плакала!
— Ах, если бы вы знали, — изливается Жозефина Лоре, — как я страдала, когда одна из вас приходила ко мне со своим ребенком! Боже мой, я, не знавшая, что такое зависть, чувствовала при виде прелестных детей, как по жилам у меня разливается страшный яд… А я бесплодна и буду со стыдом отлучена от ложа того, кто дал мне корону. И все-таки, Бог свидетель, я люблю его больше жизни, куда больше, чем трон.
Несчастная женщина повторяет это так часто, что в конце концов сама начинает в это верить. Бесспорно, сегодня она его любит, но сегодня время упущено.
Она бывает счастлива, получая письмо, где муж говорит с ней былым тоном: «Советую тебе быть настороже по ночам: в одну из них — и скоро — ты услышишь большой шум». Не стыдится ли он своего решения? Не пытается ли усыпить ее подозрения, прикидываясь ревнивцем?
Новое письмо, датированное 21 октября, возвещает скорый его приезд: «Радуюсь, что свижусь с тобой и с нетерпением жду этой минуты». 26 или 27 он наверняка будет в Фонтенбло.
Поздним утром 26 она пускается в дорогу, но, проезжая через Сен-Клу узнаёт, что император с девяти часов уже в Фонтенбло. Сердце ее тревожно стучит. Ею овладевает мрачное предчувствие.
В это время Наполеон принимает Камбасереса.
— Почему общественное мнение так взбудоражилось за время моей отлучки? — спрашивает он. — Почему преувеличиваются опасности, которым я мог подвергнуться? Не считается ли, что моя смерть явилась бы сигналом к революции?
— Государь, — отвечает архиканцлер, — я нахожу вполне естественным, что нацию тревожат опасности, угрожающие ее повелителю. Хотя порядок престолонаследия определен императорской конституцией, у страны не будет уверенности в будущем, пока не появится прямой наследник.
Камбасерес напрасно хлопочет! Император все уже решил — он разводится. Наследственная империя должна быть учреждена безотлагательно. Европа укрощена. Обескровленная Австрия, ставшая второстепенной державой, соглашается присоединиться к блокаде. Как раз в эту минуту французские мины взрывают бастионы Вены, и император Франц видит из окна, как громоздятся их обломки. Англия, потерпевшая неудачу на Валхерене[118], будет разбита. Рим скоро станет просто французской префектурой… «Он выглядел так, словно прогуливался в лучах своей славы», — скажет Камбасерес.
Архиканцлер тут же делает несколько оговорок. Французы любят «добрую Жозефину», и развод явно будет непопулярен. Император собирается, конечно, жениться на какой-нибудь принцессе? В силу этого второй его брак усугубит настороженность народа. Наполеон взмахом руки отметает сентиментальные возражения. Когда он станет зятем царя или кесарей, французы смирятся — они славолюбивы. Тогда Камбасерес заводит речь о другой преграде: если император намерен вступить в новый брак и взять в жены принцессу перед алтарем, ему наверняка может помешать тайный брак, заключенный перед коронованием. Наполеон лишь пожимает плечами. Вынужденный брак! Заключенный втайне, без оглашения, без свидетелей! Уж не смеется ли над ним Камбасерес? Архиканцлер разъясняет свою точку зрения: только верховный первосвященник вправе расторгнуть брак монарха. А папа, хоть он сегодня и пленник Наполеона[119], ни за что не пойдет ни на какие уступки.
Император начинает нервничать. Ладно, раз нельзя прибегнуть к его святейшеству, обойдутся без него — вот и все. Сочтем, что церковный суд парижского диоцеза компетентен в этом вопросе, и поручим дело ему. Разве он не полномочен судить о действительности или недействительности брачных союзов, заключенных перед алтарем? В данном случае духовные власти Парижа станут чинить императору не больше препятствий, чем любому частному лицу. Не так ли было в 1806, когда, после отказа папы, их попросили расторгнуть брак Жерома с Элизабет Патерсон?
118
119
В 1808 Рим был занят французами, церковная область присоединена к Франции, а Пий VII (в миру Кьярамонти), папа с 1800 по 1823, увезен в 1809 во Францию.