Тем временем граф Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, получивший специальное поручение обдумать, на какой ранг будет иметь право изгнанница, зарылся в архивах и ищет прецедент. Есть, конечно, случай с Иоанной Французской, которую ее муж Людовик VII заживо похоронил в монастыре, но это решение непригодно для экс-императрицы. Есть еще одна августейшая разводка — королева Маргарита Наваррская, знаменитая королева Марго, первая жена Генриха IV, которую, разумеется, не заточили в монастырь, напротив, ей даже позволили присутствовать на коронации ее соперницы Марии Медичи. Это тоже прецедент, правда, по другой причине, и совершенно не применимый в данном случае. Сен-Жан-д'Анжели выходит из положения, порекомендовав его величеству самому выбрать решение, поскольку все остальные «различны для разных эпох и случаев, видоизменявшихся с каждым царствованием».
И вот приговор.
14 декабря императорская фамилия созвана на девять вечера. В Париже проливной дождь и ураганный ветер.
У себя в спальне Жозефина, пока ее причесывают, бросает время от времени взгляд на роковую бумагу, где написана речь, которую ей вскоре предстоит произнести на церемонии. Но буквы сливаются у нее в глазах. К тому же она изменила холодный, тщательно взвешенный текст, который подготовили Камбасерес и Маре, — с ним можно и ныне ознакомиться в Национальном архиве. Она отказывается заявить, что «с горьким чувством» приносит требуемую от нее жертву. Нет, она жаждет «славы», уготованной тем, кто идет на это ради «блага отечества».
В тронном зале уже теснятся сановники короны и принцы Империи, получившие вот такое приглашение:
«Имею честь уведомить ваше превосходительство, что императору угодно, чтобы сегодня, в четверг, 14 декабря, вы прибыли к девяти часам вечера в тронный зал Тюильрийского дворца».
Докладывают о ее имп. выс. Госпоже Матери императора, об их кор. вел. короле и королеве Голландских, их кор. вел. короле и королеве Неаполитанских, ее вел. королеве Испанской, его имп. выс. вице-короле Италии Евгении, их имп. выс. князе и княгине Боргезе. Не смог явиться по вызову только Иосиф, король Испании. Все занимают места в большом кабинете. В ожидании приговоренной Бонапарты ликуют. Члены семьи Богарне с трудом сдерживают слезы.
Входит Жозефина, почти сразу за ней Наполеон. Она пересекает тронный зал, вступает в кабинет. Одета она очень просто: белое платье, в волосах лента, никаких драгоценностей. «Она бледна, но спокойна» и опирается на руку королевы Голландской, поспешившей ей навстречу. Евгений, скрестив руки на груди, стоит рядом с императором и так дрожит, что присутствующие боятся, как бы он не упал.
Встает Наполеон.
— Вас собрали здесь для того, чтобы вы выслушали решение, которое мы с императрицей вынуждены были принять. Мы разводимся. Только Бог знает, чего стоило моему сердцу подобное решение. Но нет такой жертвы, принести которую у меня недостанет мужества, коль скоро мне ясно, что оно — на пользу Франции. Хочу добавить, что я никогда не имел повода сетовать на мою возлюбленную супругу, напротив, я могу лишь воздать хвалу ее преданности и нежности; она украсила мне пятнадцать лет жизни, и воспоминание о них никогда не изгладится из моей души.
Жозефина начинает читать составленный ею самой текст.
— С позволения нашего августейшего и дорогого супруга должна заявить, что…
Но дальше она запинается на словах, касающихся ее бесплодия, ее душат рыдания, она передает листок графу Реньо де Сен-Жан-д'Анжели. Государственный секретарь дочитывает текст:
«Я должна заявить, что, утратив всякую надежду иметь детей, способных продолжать его политику и служить интересам Франции, я желаю дать ему величайшее доказательство привязанности и преданности, какое только возможно на земле. Я обязана его милостям всем: его рука короновала меня, и с высоты этого трона я видела только свидетельства добрых чувств и любви французского народа. Я должна признать все эти благодеяния, соглашаясь на расторжение брака, который стал отныне препятствием благу Франции, лишая ее счастья оказаться в свой день и час под властью детей великого человека, столь явно ниспосланного Провидением, чтобы уничтожить роковые последствия страшной революции и восстановить алтарь, престол и общественный порядок, Однако расторжение брака ничего не изменит в чувствах, живущих у меня в сердце: император навсегда сохранит во мне самого лучшего друга. Я знаю, насколько ранил его сердце этот продиктованный политикой шаг; но мы с ним оба гордимся той жертвой, которую приносим для блага отечества».