Судьба шавки, о которой герцогиня д’Абрантес (мадам Жюно) говорила, что она «никогда не видывала более ужасного животного», закончилась трагически в 1797 году, когда Бонапарт укрылся в Монбелло. Огромная дворняга тамошнего повара не слишком вежливо обошлась с малюткой Фортюне. Бедняжка умерла, отброшенная к стене мощной лапой недоброжелателя. «Представьте себе печаль хозяйки!» – замечает Арно. Еще бы!
Второго марта Бонапарт был назначен главнокомандующим Итальянской армией. 9-го он женился. А 11-го генерал был уже в дороге и нагонял свой отряд.
Новобрачный оставил Жозефину одну. Он любил ее и доверял ей.
В конце марта Бонапарт в Ницце принял на себя командование ордой грабителей и якобинцев. Он сделает их солдатами Великой армии, поведет их к триумфам.
Лавры победы, вырванные у судьбы, Бонапарт посвятит имени жены. Кто достоин их более чем она? Кто более нее заслужил почести этой новой, ни с чем не сравнимой славы? Только Жозефина! Он, влюбленный, верит в это.
Его неистовые, буйные депеши, покрытые пылью дорог, с сообщениями о победах вперемешку с признаниями в любви, ежедневно летят на улицу Шантерен. В тот дом, где накануне брачной ночи он нашел – что бы вы думали? – золотого орла, забытого Тальма, одним из интимных приятелей креолки.
«Старушка» и ее молодой муж
Бонапарт женился на Жозефине. Значит, он ее любил. А за что?
За то, как уверяет Баррас, что считал ее имеющей влияние. За то, что с ее помощью надеялся получить доступ в общество Сен-Жерменского предместья.
Но в Сен-Жерменском предместье Жозефина знает только изгоев дворянского общества и авантюристок, хозяек салонов, похожих на притоны.
Да и само Сен-Жерменское предместье, остававшееся по сути роялистским, искало ли знакомства с вдовой гильотинированного, пусть и генерала, но все же генерал а-якобинца? С ней будут искать знакомств позже, когда она поднимется на недосягаемую, даже по меркам Сен-Жерменского предместья, высоту. А до тех пор Жозефину просто используют, потому что знают способности креолки в искусстве выпрашивания помилований, щедрот и всякой мелкой монеты великой фортуны, всего, над чем ее вознесет чудеснейший из случаев, удивительнейшая из судеб.
Но в 1796 году кто может предвидеть торжество вдовы Богарне?
Так, значит, Бонапарт ценил ее за ум? Но ум Жозефины – это миф. Примеров тьма.
Тогда за что же?
Значит, за красоту?
Не нужно судить об этом по картинам, на которых она изображена то в образе томной креолки на фоне изумрудных пейзажей, то в образе салонной дамы, сладострастно раскинувшейся на шелковых подушках.
Жозефина вовсе не такая. Но она умеет казаться такой. Конечно, не всем. Но Бонапарт, по крайней мере в то время, попал под ее искушенные чары.
Жозефина хорошо понимает, что значит жаргонное словцо «старушка». Так фамильярно будут называть ее солдаты Наполеона. Но что взять с солдат! Конечно, конечно… Однако Дезире Клер Бернадотт – дама. И это нисколько не помешает ей назвать Жозефину, тогда уже императрицу, «старушкой».
В год свадьбы талия Жозефины – это еще «талия нимфы». Последние следы прелести, которая скоро поблекнет! А шея и бедра Жозефины уже и теперь не слишком изящны. Но всё искупает мягкость движений, их ласкающая шаловливость.
Говорили, что в юности Жозефина была толстухой. И только когда она сделалась женщиной, формы ее стали гармоничными. Даже широкое лицо и вздернутый простонародный нос не портили впечатления.
Хотя до совершенства Жозефине было далеко, положение спасал внутренний огонь, волнующее, восхитительное очарование живости и знойной томности уроженки Мартиники. Она как бы заряжала этим окружающих, создавая поистине экзотическую атмосферу.
Но зубы… Они были ужасны. Впрочем, будучи изощренной кокеткой, креолка отлично умела их прятать. Жозефина ухитрялась прятать зубы даже в улыбке. А улыбка делала ее моложе. Говорили, что улыбающаяся Жозефина «на расстоянии нескольких шагов производила впечатление молоденькой и хорошенькой женщины».
Евгений унаследовал от матери дурные зубы. «Зубы были настолько испорчены, что уродовали его», – говорила о Евгении некая женщина.
В то время это вообще была большая проблема, даже и в очень богатой среде. Так что Жозефина не составляла исключения.
Как и все уроженки островов, Жозефина, этот слишком рано распустившийся цветок, скоро увяла. Тридцати двух лет, в год своего замужества, она уже зрелая женщина. Баррас упоминает о ее «скороспелой дряхлости», а застенчивый де Сент-Аман намекает, что «ее красота несколько миновала».