«Париж, 28 нивоза II года Республики[1],
единой нераздельной. Свобода, равенство.
От ля Пажери-Богарне к Бадье, представителю народа.
Поклон, уважение, доверие, братство.
Так как нельзя тебя видеть, надеюсь, что ты пожелаешь прочесть эту записку. Твой коллега сообщил мне о твоей строгости, но в то же время рассказал и о твоем патриотизме, честном и добродетельном, а также и о том, что, несмотря на твои сомнения в гражданских доблестях «урожденных», ты всегда интересовался несчастными жертвами заблуждений. Уверена, что по прочтении записки твоя человечность и правосудие заставят тебя принять во внимание положение женщины, обездоленной во всех отношениях за то только, что она принадлежала врагу Республики, старшему Богарне, которого ты знал и который в Конституционном собрании был в оппозиции с Александром, твоим коллегой, а моим мужем. Мне было бы очень жаль, гражданин-представитель, если бы ты смешал в своих мыслях Александра со старшим Богарне.
Представляю себя на твоем месте: ты должен сомневаться в патриотизме всех аристократов, но ведь и среди них встречаются ревностные друзья свободы и равенства. Александр никогда не уклонялся от этих принципов: он постоянно придерживался этого направления. Если бы он не был республиканцем, он никогда не имел бы ни уважения моего, ни дружбы. Я американка и из всей его семьи знаю только его.
Если бы мне разрешено было увидаться с тобой, твои сомнения исчезли бы. Мое хозяйство – хозяйство республиканское. До революции дети мои не отличались от санкюлотов и, надеюсь, окажутся достойны Республики. Пишу тебе с откровенностью санкюлотки. Я такова же, как и ты, я не верю в патриотизм без честности, без добродетелей. Я жалуюсь на твою строгость только потому, что она лишила меня возможности иметь с тобой свидание и небольшую беседу.
Я не прошу ни милости, ни пощады. Но я взываю к твоей чувствительности и человечности в пользу несчастной гражданки. Если меня обманули, нарисовав мне картину ее положения, если она была или казалась тебе подозрительной, прошу тебя не обращать на всё мною сказанное никакого внимания, потому что я неумолима, как и ты. Но не смущай твоего старого коллегу, поверь: он достоин твоего уважения.
Несмотря на твой отказ, я со своей стороны одобряю твою строгость, но не могу одобрить твоих сомнений насчет моего мужа.
Видишь, твой коллега доложил мне всё тобою сказанное, он так же, как и ты, питал сомнения, но, увидав, что я имею всю жизнь дело только с республиканцами, перестал сомневаться. Ты был бы столь же справедлив и не сомневался бы более, если бы выслушал меня.
Прощай, любезный гражданин, вверяюсь тебе совершенно.
Ля Пажери-Богарне».
Вадье совсем не прельщают беседы с хорошенькой женщиной. Ответа Жозефина не получит. Зато ровно через сорок четыре дня вместе с коллегами из Комитета общественной безопасности Вадье отдаст приказ об аресте Александра де Богарне.
Очевидно, послание, подписанное Жозефиной и написанное ее рукой, редактировалось не ею. Судя по стилю, к письму приложила руку тетя Фанни.
Мария Франсуаза дождется освобождения только 6 октября 1794 года.
Пока же Александр, вернувшийся из Рейнской армии, удалился в департамент Шер и Луары, в родовое поместье.
Несмотря на многочисленные свидетельства гражданской доблести, в том числе и подтвержденные документально, Богарне все еще был под подозрением. Поток доносов не иссякал. Наконец последовал приказ об аресте:
«Комитет
Национального конвента
общественной безопасности и надзора.
12 вантоза II года Французской Республики[2],
единой и нераздельной.
Комитет общественной безопасности постановляет, что Богарне, бывший главнокомандующий Рейнской армией, а в настоящее время мэр Роморантенской коммуны, подлежит аресту и помещению в Парижский арестный дом. Бумаги его должны быть опечатаны, за исключением тех, кои признают подозрительными.
Поручается гражданину Сирожану, комиссару Комитета, взять с собой для исполнения вышеизложенных предписаний двух членов надзирательного Комитета названной коммуны, уполномочивая их требовать для этого всевозможного содействия властей.
Представители народа,
члены Комитета общественной безопасности:
Вадье, Жало, Луи (с Нижнего Рейна), Леба, Давид, Дюбарран».
Александру ставили в вину, будто бездействие его армии вызвало падение Майнца. А в обвинительной речи Богарне приписали сообщничество в других изменах. В те дни гильотинировали и за гораздо меньшие прегрешения.