— Да тише вы! — крикнул Курбатов, уже не в силах больше терпеть боль.
Скинул с себя беспокойную ношу, и раненый шмякнулся на траву у дерева. Его узкое лицо исказилось от боли.
Курбатов вытащил платок и приложил к саднящей шее.
Из кустов выскочил Березкин и, увидев в руках Курбатова окровавленный платок, яростно вскинул автомат.
— Березкин! — закричал Курбатов. — Не смей!… Опусти автомат!… Опусти, приказываю!
Березкина била дрожь. Все напряжение последних часов: ожидание смерти под свистом бомбы, злость за потерю машины, усталость от долгого пути — требовало бурной разрядки.
Курбатов сильным ударом выбил автомат из рук Березкина, и раненый вдруг, охнув, откинулся к дереву.
— Перевяжи его!
Березкин медленно приходил в себя.
Курбатов разглядывал раненого. Подвижное лицо, лохматые черные брови, удивительно не соответствующие тоненькой, тщательно подбритой полоске усов. Курбатов невольно заметил небольшую ладонь с длинными пальцами. Почему-то эти длинные пальцы с коротко остриженными ногтями вызвали у него обостренное недоброе чувство. Холеные ручки, только что метнувшие гранату!
— Перевяжи его! — повторил он.
Березкин скорее автоматически, чем послушно, опустился на колени и, вынув из кармана бинт, нагнулся к пленному; ухватил обеими руками рубашку ниже ворота, и она затрещала, разрываясь до самого низа; затем разом стянул с плеч вместе с рубашкой и плащ и пиджак, обнажив впалую грудь, поросшую рыжим пушком.
Пуля прошла чуть выше локтя, очевидно задев кость. Раненый взглянул на руку и вдруг заплакал.
Удивительное дело, Курбатов, ожидавший чего угодно, но не этих слез, вдруг почувствовал, что злость постепенно уступает чувству, к которому примешано ощущение сочувствия. Он привык ненавидеть врага, но, когда увидел перед собой узкие плечи, вьющиеся колечки рыжеватых волос на груди, увидел слезы, смутился.
— Что это он? — спросил Березкин. — Рехнулся?
— Бинтуй! — со злостью приказал Курбатов.
Березкин развернул бинт, но раненый отшатнулся и истерически закричал:
— Убейте меня! Убейте!…
— Тоже француз? — спросил Березкин; бурное сопротивление его озадачило.
— Но! Но! Я не фашист, — вдруг сказал человек, протягивая здоровую руку ладонью вперед, словно отгораживая себя от несправедливого обвинения. — Я музыкант!
— Музыкант! — удивился Курбатов и вдруг пожалел, что, рискуя, тащил его на себе. — Когда вы бросали гранату, — зло сказал он, — вам казалось, что вы бьете в барабан!… Бум!… Вы и в самом деле музыкант? — переспросил он.
— Да, был им еще десять минут назад, — проговорил француз, — теперь для меня все кончено. Музыкант Поль Венсан прекратил свое существование…
Поль Венсан! Курбатов невольно посмотрел в ту сторону, где находилась Жозефина. Он начиная понимать многое. Несколько мгновений молчал, как-то заново рассматривал человека, которого старался представить себе совсем недавно, когда шел по дороге. Почему-то он представлял себе его совсем иным. Каким, точно сказать не мог бы, но совсем иным…
Курбатов расстегнул сумку, вынул из нее записную книжку и карандаш.
— Как вы оказались в самолете? — спросил он.
— Меня пригласил полковник Гецке, — ответил Венсан, следя за рукой Курбатова, записавшего ответ.
— Откуда летели?
— Из Кенигсберга.
— Куда?
— В сторону Мюнхена.
Курбатов помедлил.
— Вы женаты? — вдруг спросил он.
Длинные пальцы Венсана крепче сжали полы пиджака на груди. Его знобило.
— Я был женат, — проговорил он.
— Так, — сказал Курбатов и снова поглядел в сторону кустов. — Почему же все-таки вас вывозили из Кенигсберга с таким почетом?
— Музыка не имеет национальности, — сказал Венсан напыщенно.
— Вы думаете? — задумчиво спросил Курбатов. — А вот я знаю женщину. Она любила одного знаменитого музыканта, но когда узнала, что он предатель-фашист, то бросила его…
Поль Венсан молчал. Он смотрел перед собой, о чем-то напряженно думая.
— Вы меня убьете? — вдруг спросил он.
Курбатов усмехнулся:
— Нет, зачем же, музыкант Поль Венсан, по-моему, сам покончил с собой…