К несчастью, когда она прибыла, Бонапарт был в отъезде: военные действия удерживали его в Вероне. И только через четыре дня он смог, наконец, вырваться в Милан. Едва сойдя с лошади, он бросился в объятья Жозефины, ввел ее во дворец, где был организован большой прием. Проходя через великолепную анфиладу галерей, украшенных произведениями искусства, картинами, золотыми сосудами, редкостными цветами, книгами в драгоценных переплетах, молодой генерал шептал: «Это все собрано здесь по моему приказу для тебя, Жозефина…».
Мармон, приставленный к Жозефине, был свидетелем знаков внимания, которые были оказаны ей двором Сардинии. Он так говорит по поводу соединения супругов: «Бонапарт был очень счастлив, так как тогда он жил только ради своей жены; долгое время он пребывал в этом состоянии; никогда еще более чистая, более истинная и исключительная любовь не овладевала сердцем человека. Он был исключительной личностью».
Глава V
ЖОЗЕФИНА НА ВОЙНЕ
С того момента как Бонапарт покинул Жозефину в Париже, его положение очень изменилось. Она была очень удивлена почитанием, окружившим ее. Какие великолепные результаты достигнуты! Какой победоносный курс! Какое величие! Немногие принцы и государи удостаивались такого отношения. До подобного авторитета было далеко даже эрцгерцогу, управляющему Ломбардией за несколько недель до того. Бонапарт, чтобы не вызвать обиды у республиканской Директории, не расположился в эрц-герцогском дворце. Но у него была поистине королевская резиденция: дворец миланского герцога, патриота Сербеллони. Бонапарт только что стал общаться на равных с королем Сардинии, папой, герцогом Модены, великим герцогом Тосканы. Венеция и Женева подчинены силой и дипломатией; Рим и Неаполь присоединены коалицией; Верхняя Италия освобождена от австрийского ига. За пятнадцать дней он одержал шесть побед, взял в боях двадцать одно вражеское знамя, изъял сто картин из коллекции папы, тридцать — у герцога Модены, захватил пятьдесят миллионов, разграбил библиотеки, опустошил музеи — и подписал перемирие с Пьемонтом. Самые знаменитые шедевры античности отправлены в Париж как трофеи: что за чудеса, осуществленные лишь за несколько дней!
От Альп до Адриатики, от Тирольских гор до Везувия по всему полуострову произносилось имя Бонапарта. Нужно было поддерживать эту блестящую славу, так быстро достигнутую, нужно было ее сохранять. Австрия поднимала армии, намного превосходившие те, которые ей противостояли. Папа, неаполитанский двор жгуче желали успеха австрийцам. При малейшем отступлении молодого победителя все его стройное и мощное сооружение, так славно сконструированное, обрушилось бы как карточный замок. Либеральные идеи Италии воспринимались лишь поверхностно. Глубины страны были реакционными. Нельзя было рассчитывать ни на Венецию, чья старая аристократия была предельно обеспокоена, ни на короля Сардинии, который желал реванша, ни на неаполитанского короля, жена которого была сестрой королевы Марии-Антуанетты, ни на великого герцога Тосканы, который был и эрцгерцогом Австрийским, ни на республику Женевы, олигархию которой поддерживала Англия, ни на папу, который не без страха смотрел на армию, состоявшую из якобинцев. В итоге еще так много предстояло сделать, и едва ли Бонапарт испытывал радость от того, что должен покинуть свою жену и вернуться на войну. Ьго любовь стала такой неудержимой, что им овладело страстное желание, чтобы за ним следовала Жозефина. Это было ново, но Бонапарт никогда не соглашался поступать так, как все, как принято: он был убежден в своей уникальности. Выехав из Милана на осаду Мантуи, чтобы попытаться одолеть ее до прибытия австрийской армии под командованием Вюрмсера, он 6 июля 1796 года писал из Ровербеллы Жозефине, остававшейся в столице Ломбардии: «Я побил неприятеля. Килмен отправит тебе копию реляции. Умираю от усталости. Прошу тебя тотчас же выехать и направиться в Верону. Ты мне нужна, потому что я боюсь, что ты заболеешь. Целую тебя тысячу раз. Я в постели». 11 июля — новое письмо из Вероны: «Едва выехав из Ровербеллы, узнал, что неприятель около Вены. Массена разработал план, который оказался удачным. Мы взяли шестьсот пленных и захватили три пушки. Семь пуль прошило одежду генерала Брюна, но ни одна не задела его: повезло. Целую тебя тысячу раз. Чувствую себя очень хорошо. У нас только десять человек убитыми и сто раненых».