Каким бы лучезарным ни был блеск победы у военной славы, всегда есть привкус грусти, а картина полей сражений производит ужасающее впечатление даже на самых смелых людей. Крики раненых и умирающих имеют зловещий отзвук, который еще долго после сражения слышат в ночной тишине победители, совсем как побежденные. Невозмутимый стоик во время сражения, Наполеон после битвы испытывал некоторое время грусть.
Однажды на Святой Елене Бонапарт рассказал о том, как после одного из сражений в Италии в третьем или четвертом часу ночи он пересекал поле сражения, с которого еще не убрали мертвых: «Под лунным светом и при полном ночном безлюдье на нас бросился пес, внезапно выскочивший из-под одежды трупа, и почти тотчас же вернулся в свое убежище, испуская жалобный вой. Он то лизал лицо своего хозяина, то снова бросался на нас. Это было одновременно и просьбой о помощи и стремлением к мести… То ли в силу сиюминутного настроения, то ли из-за места, часа, времени самого события, то ли уж я не знаю из-за чего, но никогда, ничто, ни на одном из полей сражения не производило на меня подобного впечатления. Непроизвольно я остановился посмотреть на это зрелище. У этого человека, говорил я себе, наверное, есть друзья в лагере, в его отделении, а он лежит здесь, покинутый всеми, кроме своего пса!… Что такое человек? Как он воспринимал события? Я без эмоций начинал сражения, которые должны были решить судьбу армии: бесстрастным взглядом я наблюдал, как развивались события, которые вели к потере большого количества людей; а здесь я был растроган, я был потрясен страданиями собаки… Определенно, в тот момент для умоляющего противника я был бы сговорчивым и милосердным; я лучше понял Ахилла, отдающего тело Гектора под воздействием слез Приама».
Может быть, после Аркола никогда больше Бонапарт не был склонен к сентиментальности и грусти. 19 ноября он написал Карно: «Никогда ни одно поле боя не вызывало столько разговоров как поле боя при Арколе. У меня больше почти нет генералов. Беспримерна их преданность и храбрость. Генерал Ланнс вышел на поле боя еще не совсем выздоровевшим после ранения. В первый день он был дважды ранен. В три часа после полудня он лежал раненый, но когда узнал, что я встал во главе атакующих, он вскочил со своей постели и возвратился ко мне на Аркольский мост, где новая пуля попала в него и он потерял сознание! Уверяю вас, за все это нужно было отомстить».
В тот же день Бонапарт написал Кларку: «Ваш племянник Эллиот был убит в сражении при Арколе! Этот молодой человек превосходно овладел военным искусством. Он много раз шагал во главе рядов… Он погиб со славой и лицом к врагу; он не страдал ни одного мгновения. Какой разумный человек не пожелал бы такой смерти? Кто мог бы в превратностях жизни не посчитать счастьем таким образом уйти из мира, презираемого так часто? Кто из нас не сожалел о том, что не был избавлен таким способом от клеветы, зависти и всех ненавистных страстей, которые, кажется, почти исключительно управляют поведением людей?»
К его меланхолии добавлялись тогда еще и физические страдания, следы которых можно было заметить на бледном лице Бонапарта. Он еще не оправился от кожного заболевания, подхваченного им во время осады Тулона, когда он взял снаряд из рук артиллериста, страдавшего чесоткой, и сам зарядил пушку десять или двенадцать раз. Вошедшая в тело зараза распространилась по его чувствительному организму и «впустила» в кровь что-то жгучее и едкое. Во время сражения при Арколе он испытал первые приступы другой болезни, которая через шестнадцать лет замедлит его активность и причинит ему серьезнее беспокойство. Иван, бывший его хирургом в 1814 году, рассказывал генералу Сегюру, что в 1796 и 1797 годах он много раз прекращал приступы у Наполеона, опуская его из-за отсутствия ванны в любую первую попавшуюся бочку, наполненную водой.
Несмотря на свой изумительный и чудесный триумф, победитель при Арколе страдал и телом и душой. Иногда он сомневался в любви Жозефины, и эти сомнения вызывали тревогу и страх. 24 ноября 1796 года он написал из Вероны своей любимой жене: «Скоро, мой нежный друг, надеюсь быть в твоих объятьях. Люблю тебя до безумия. С этим же курьером отправляю письмо в Париж. Все идет хорошо. Вчера под Мантуей был разбит Вюрмсер. Чтобы быть счастливым, твоему мужу недостает лишь любви Жозефины». Затем он, не предупредив ее, выехал из Вероны, чтобы отправиться в Милан и провести рядом с ней сорок восемь часов. О горестный сюрприз! Он ее там не нашел. Тогда он написал ей, оказавшись лишенным этой встречи, такой желанной, которая, как он надеялся, должна была стать лучшей наградой за эту победу: «Прибыл в Милан, поспешил в твои апартаменты, все бросил, чтобы увидеть тебя, сжать тебя в своих объятьях… Тебя там не было. Ты объезжаешь праздничные города, когда я приезжаю, ты удаляешься от меня, ты больше не заботишься, не беспокоишься о своем Наполеоне. Каприз заставил тебя полюбить его, непостоянство делает тебя безразличной к нему. Я привык к опасностям и знаю лекарства от скуки и жизненных неприятностей. Несчастье мое не поддается определению, а я имел право не рассчитывать на него. Буду здесь до 9 фримера. Не тревожься, развлекайся, счастье создано для тебя. Весь мир слишком счастливый, раз он может нравиться тебе, а твой муж единственный, кто несчастен».