Избранный в члены института Франции 26 декабря 1797 года покоритель Италии произвел, наверное, больше эффекта в своем костюме с пальмовыми листьями (знаки отличия), чем в мундире генерала. Во время его приема в члены в Люксембургском дворце, где институт проводил тогда свои заседания, публика не сводила глаз с него. В тот день Шенье читал свою пьесу в стихах, посвященную памяти Оша. Но героем дня был не Ош, а Бонапарт, и строки, которые вызвали больше всего аплодисментов — именно те, где поэт говорил о плане десанта в Англию:
Зал сотрясался от возгласов ликования, а вечером Бонапарту нанесла визит среди других мадам Тальен, чтобы поздравить его с новым триумфом. Жозефина наслаждалась славой своего супруга, и ничто не омрачало ее счастья. Из Италии вернулся ее сын. Дочь ее, Ортанс, получающая воспитание в Сен-Жерменском пансионате мадам Кампан, отличалась, как и Эжен, прекрасными манерами. В марте месяце 1798 года эта прелестная девушка, которую Бонапарт любих: как свою дочь, сыграла перед ним в Сен-Жерменском пансионате в трагедии «Эстер», напомнив, таким образом, представления Сен-Сира времен Людовика XIV.
Никогда еще Жозефина не была так счастлива. Ее деверям, несмотря на их крайне недоброжелательное отношение к ней, не удалось поссорить ее с мужем, которому было не до ревности, да и не было повода. Она очень любила свет и была счастлива, видя, как ее маленький особняк становится модным салоном, где встречаются все парижские знаменитости. Здесь она давала литературные обеды, на которых оригинальные и глубокие речи ее супруга покоряли и зачаровывали знаменитых людей, таких как Монж, Вертолет, Лаплас, писателей Люси, Дегуве, Лемерсье, Бернаден де Сен-Пьер, и артистов, например, Давида, Меуля.
«Монитор» не переставал восторгаться беспредельной гениальностью этого молодого человека, вызывавшего восхищение у своих коллег по Институту Франции, ибо мог со знанием дела блестяще говорить о математике с Лагранжем, о поэзии с Шенье, о праве с Дону. Но ни нежность и привязанность Жозефины, ни толпа поклонников, постоянно окружавшая его, ни все лестные для него признания успеха, которые так щедро расточала ему судьба, не могли развлечь этот неукротимый дух, которому нужны были сильные эмоции, острые ощущения, риск и опасности. Мятущийся, жаждущий действий, он с тревогой и беспокойством ждал момента, когда любопытная публика пресытится его славой, как и всем преходящим. И он говорит Буррьенну: «В Париже быстро забывают все. Еще немного бездействия — и я потерян. В этом великом Вавилоне слишком быстро одна слава сменяется другой. Увидев меня лишь три раза в театре, толпа перестанет замечать меня, разве что я реже буду ходить туда». Администрация Оперы предложила ему гала-представление — он отказался. Когда Буррьенн попытался заметить ему, что все же приятно должно быть слышать приветственные возгласы сограждан, он ответил: «Ба, народ с таким же рвением кричал и бежал впереди меня, если бы я шел на эшафот».
«Этот Париж, — сказал он однажды, — давит как свинцовое пальто». В этом городе, поглотившем столько знаменитостей, где все так быстро устаревает и забывается, он вспоминал Цезаря, который предпочел бы быть первым в маленьком городе, чем вторым в великом Риме. Без сомнения, не было во Франции никого, кто был бы более знаменит, чем он, правда, по иерархии Директория имела преимущество перед ним, так как директоры были главами правительства, в котором он был лишь чиновником. Одним простым распоряжением они могли отобрать у него командование армией. Герцог де Рагуз справедливо заметил: при всем том, что Бонапарту так легко удастся победить 18 брюмера[25], прояви он в начале 1798 года лишь малейшее поползновение выступить против Директории, как девять из десяти граждан отвернулись бы от него. Мадам де Сталь рассказывает, как однажды вечером он говорил Баррасу о своем авторитете у итальянского народа, который изъявил желание сделать его миланским герцогом и итальянским королем. «Но я, — добавил он, — не желаю ничего подобного ни в одной стране». — «И правильно делаете, что не желаете этого во Франции, — бросил реплику Баррас, — ибо, отправь вас Директория в застенок, не нашлось бы и четырех человек, кто воспротивился бы этому».
25
Брюмер — второй месяц календаря Конвента (с 22–24 октября по 20–23 ноября). 18 брюмера Бонапарт пришел к власти путем государственного переворота. (Прим. ред.)