Бонапарт чувствовал, что Баррас прав. Подходящей и сносной для него была бы такая столица, как Париж, если бы он был в ней хозяином. Его невыносимо стесняло то, что нужно было считаться с директорами, Сенатом, министрами, газетами. Привыкнув за четыре года прислушиваться только к себе самому, действовать как абсолютный монарх, Бонапарт чувствовал себя не в своей тарелке. Ему было неуютно в городе, где все пружины управления были в чужих руках. В конце января 1798 года он сказал: «Буррьенн, я не хочу оставаться здесь; мне здесь нечего делать. Они[26] ничего не хотят слушать. Вижу, что если я останусь, я мало-помалу пойду ко дну. Здесь все быстро устаревает, у меня уже больше нет славы. В этой маленькой Европе недостаточно возможностей приобрести ее. Нужно отправляться на Восток — там завоевывается великая слава. Но прежде я хочу проехаться по побережью, чтобы самому посмотреть, что можно предпринять. Вот я возьму вас с собой, Ланнса и Сулковски. Если успех десанта в Англию мне покажется сомнительным, как я и опасаюсь, то отправлюсь в Египет, ведь армия Англии становится армией Востока».
Начатая 10 февраля 1798 года инспекция северных портов продлилась лишь неделю — через Антверпен, Брюссель, Лилль и Сен-Кантен. «Итак, генерал, — спросил его Буррьенн, — что думаете вы о своем путешествии? Вы довольны? Что касается меня, уверяю вас, я не нашел больших оснований питать надежду на все то, что увидел и услышал». Бонапарт заметил: «Наступление здесь слишком рискованно. Я не рискну. Не хочу таким образом испытывать судьбу прекрасной Франции».
В тот момент было принято решение о египетской экспедиции. Еще в Пассериано Бонапарт сказал: «Европа — муравейник; здесь никогда не было таких великих империй и таких великих событий, как на Востоке, где живет шестьсот миллионов человек». Достичь величия, будучи вдали от отечества, одержать блестящую победу в стране Солнца, на родине основателей религий и империй, взять пирамиды для пьедестала своей славы, добиться удивительных, фантастических и легендарных результатов, подняться по покоренному Нилу, проехать Африку или Азию, отобрать Индию у Англии — таковы были исполинские мечты этого человека, и с большим основанием, чем у Фуке, ибо Фуке имел только деньги, а у него была слава, он испытал искушение воскликнуть в порыве гордого ликования: «Qiе nоn ascendam!» (Разве есть вершина, которую я не смог бы покорить!)
Хотя цель экспедиции, которую собирались предпринять, была неизвестна, несмотря на это, каждый хотел бы сопровождать его. Куда он отправляется? Этого не знали, но слепо следовали за ним, ибо верили в его звезду. Странная вещь! Даже своим генералам Бонапарт не указал берега, к которым он прикажет пристать. «Монитор» в номере от 31 марта имел неосторожность упомянуть слово Египет, и Директория разрушила эффект, произведенный этой неосторожной публикацией, издав постановление, приказывающее Бонапарту отправиться в Брест, чтобы принять там командование английской армией.
Возможности участвовать в экспедиции добивались не только военные, этого же хотели и люди гражданские, ученые, артисты, поэты. А Бонапарт сожалел, что не может взять с собой поэта Дюси, композитора Меуля и певца Лаиса. Дюси был слишком стар для участия в кампании, Меуль должен был оставаться в Консерватории, Лаис — в Опере. Говоря об этом певце, главнокомандующий сказал Арно: «Сержусь, что он не хочет следовать с нами. Это был бы наш Оссиан, а он нам нужен; нам нужен бард, который бы пел во главе наших колонн при острой необходимости. Его голос так прекрасно воздействовал бы на солдат!» Бонапарт хотел бы увести на берега Нила весь цвет Парижа. Он предложил следовать за ним ученых Монжа, Бертолетта, Денона Доломье, литераторов Арно и Парсеваля; артистов — пианиста Ригеля и певца Виллето, дублировавшего Лаиса в Опере.
Будучи в курсе планов экспедиции, Буррьенн спрашивал у генерала, сколько времени тот намеревается провести в Египте. «Меньше месяца или шесть лет, — ответил Бонапарт, — все зависит от того, как будут развиваться события. Я захвачу эту страну, я заставлю приехать артистов, рабочих всех профессий, женщин, актеров. Нам только двадцать девять лет, нам будет тридцать пять, это еще не возраст. Этих шести лет мне будет достаточно, чтобы дойти до Индии, если удастся. Всем, кто вас спросит об отъезде, говорите, что вы отправляетесь в Брест, скажите это даже вашей семье».