У Мармона такие же впечатления. Он говорит, что не смог бы оправдать экспедицию с такими минимальными шансами на успех. Он обращает внимание на то, что корабли были плохо вооружены, экипажи не укомплектованы и мало обучены; военные корабли были перегружены войсками и артиллерийским снаряжением, стеснявшем маневры; этот огромный флот, составленный из одномачтовых суден и кораблей всех видов, был бы неминуемо рассеян или даже уничтожен в результате лишь одной встречи с неприятельской эскадрой, что невозможно было рассчитывать на победу в морском бою и что даже сама победа не спасла бы караван. «Чтобы экспедиция удалась, — добавляет Мармон, — нужно было, чтобы плавание прошло спокойно и не было бы ни одной опасной встречи, но как рассчитывать на подобное везение с таким медленным движением и остановкой, которую мы должны были сделать перед Мальтой? Сама вероятность была против нас: не было ни одного благоприятного шанса из ста. Мы за здорово живешь шли на верную гибель. Нужно признать, что это была сумасбродная, нелепая игра, и даже успех не мог бы оправдать ее».
Вопреки всему Бонапарт даже и мысли не допускал, что фортуна могла бы отвернуться от него. Он столько милостей вырвал у нее и считал, что подчинил ее себе. Бонапарт и штормов опасался не больше, чем кораблей Нельсона. По его мнению, препятствия были лишь химерами. При возвращении, как и при отплытии, главнокомандующий даже мысли не допускал о столкновении с англичанами. Он говорил самому себе: чего опасаться кораблю, который несет меня и мою фортуну? Но Бонапарт не был одинок в такой вере в свою судьбу, внушая ее своим товарищам по оружию. Он верил в себя, и все верили в него. Наполеон вступил, в самом деле, в ту пору жизни, когда великие люди, достигнув пика воодушевления, искренне считают себя выше человеческой природы и воображают себя полубогами.
19 мая, в день отплытия, английский генерал Нельсон наблюдал за действиями французского флота. Сильный и внезапный шторм, нанесший ущерб лишь одному французскому фрегату, далеко отбросил английскую эскадру и так повредил суда, что, вынужденный пойти на ремонт, Нельсон смог вернуться к Тулону лишь 1 июня, через двенадцать дней после того, как французского флота и след простыл.
Прощание Бонапарта и Жозефины было очень нежным. «Все, кто знал мадам Бонапарт, — говорил Буррьенн, — отмечали, что существовало мало таких приятных женщин. Муж страстно любил ее. Чтобы подольше наслаждаться ее обществом, он привез ее с собой в Тулон. Мог ли он знать, расставаясь с ней, когда он увидит ее вновь и увидит ли вообще когда-нибудь?»
Настал час отплытия. Обращение Бонапарта к солдатам нашло отклик в сердцах его товарищей по оружию: «Солдаты, вы воевали в горах и на равнинах, осаждали города; вам остается война на море. Римские легионеры, на которых вы иногда были похожи, но еще не во всем равны, сражались с Карфагеном то на море, то на Замейской равнине. Победа всегда была за ними, потому что у них были храбрость, терпение, дисциплина и единство. Создавший Республику гений свободы призывает ее стать арбитром не только Европы, но и морей и далеких народов».
Флот слышит сигнал. Корабельные гудки отвечают ему. Бесчисленная толпа, покрывающая склоны тулонских холмов, с патриотическим волнением наблюдает за этим гигантским спектаклем, освещенным величественным солнцем. Жозефина на балконе здания интендантства, откуда она пытается разглядеть своего супруга на палубе отплывающего корабля. Что ждет французский флот? Сможет ли он запастись провиантом на Мальте?
Откроет ли ему порты неприступная крепость? Доберутся ли до Египта? Можно ли будет высадиться? Не придется ли им бороться не только против мамлюков[28], но еще и против несметных орд Турции? Неважно! Бонапарт верит в то, что он хозяин своей фортуны.