«Это было именно в тот час, когда призванный Советом в Тюильри Наполеон начинал революцию 18 брюмера и произносил торжественную речь перед парижским гарнизоном, стремясь заручиться его поддержкой против второго Совета. Решетка сада меня остановила. Я припал к ней и как завороженный наблюдал за этой яркой сценой. Затем я побежал вокруг ограды в поисках входа. Добравшись до решетки поворотного моста, я увидел, как она открылась. Из нее вышел полк драгун: это был девятый полк. Драгуны направлялись в Сен-Клу со скатками и касками на головах, с саблями в руках. У них был тот воинственный порыв и тот гордый вид, которые отличают солдат, идущих на врага и решивших победить или погибнуть. От их воинственного вида во всех моих венах забурлила кровь воина, которую я получил от моих предков. Моя судьба была решена. В этот момент я решил стать солдатом, я мечтал лишь о сражениях и презирал любую другую карьеру».
Мадам де Сталь рассказывает, что в тот же день 18 брюмера она ехала из Швейцарии в Париж. Когда она в нескольких лье от Парижа меняла лошадей, сообщили, что только что проехал директор Баррас, направляясь в свое поместье Гросбуа. Его сопровождали жандармы. «Ямщики, — говорит она, — пересказывали новости, и такой народный способ узнавания их придавал им больше жизни. Впервые с начала Революции всеми устами произносилось имя собственное. До сих пор говорили: Конституционное собрание сделало то-то и то-то, называли народ, Конвент. Теперь же не произносили больше никаких названий, кроме имени этого человека, который должен был заменить всех и все. Вечером весь город с нетерпением ждал наступления завтрашнего дня, и нет никакого сомнения в том, что большинство честных людей, опасаясь возвращения якобинцев, желали тогда победы генерала Бонапарта. Признаюсь, все мои чувства смешались. Если бы начатая борьба привела к победе якобинцев, это привело бы к кровопролитию, и все же при мысли о победе Бонапарта я испытывала боль, которую можно было бы назвать пророческой».
С чувством удовлетворения от прожитого дня он возвращается в свой дом на улице Победы, где его ждет счастливая и успокоенная Жозефина. Закончены все военные приготовления: Моро занимает Люксембургский дворец, Ланн — Тюильри, Мюрат — замок Сен-Клу. Бонапарт засыпает с таким же спокойствием, с каким он засыпал перед большим сражением.
Глава XXIX
ДЕНЬ 19 БРЮМЕРА
Совершенная Бонапартом революция будет называться революцией 18 брюмера. Но 18 брюмера только прелюдия. Решающим днем явится 19 брюмера. Если 18-го есть еще законность, то 19-го происходит попрание закона. Вот почему победитель, желая оправдаться перед историей, выберет 18-е как официальную дату своего государственного переворота.
Ночь проходит спокойно. Пригороды не осмеливаются подняться. Парижане следят за развитием событий как зрители на спектакле. Они наблюдают за ними с интересом, но без страсти и гнева.
19-го утром дорога от Парижа и Сен-Клу запружена войсками, экипажами и просто любопытными. Предсказывают победу Бонапарта, но в этом еще нет полной уверенности. И эта неуверенность и неопределенность еще больше разжигают любопытство публики.
Бонапарт твердо решил, чтобы оба Совета начали заседания в полдень. Представители точны. Незадолго до полудня Бонапарт верхом находится во главе войск перед замком Сен-Клу. Старейшины должны собраться в галерее Аполлона, а Совет Пятисот — в оранжерее. Но к назначенному часу не все приготовления закончены, и заседания могут начаться лишь в два часа пополудни. В ожидании начала депутаты прогуливаются во дворе и парке. В настроениях, царящих среди членов Совета Пятисот, нет и намека на благосклонность по отношению к затеянному Бонапартом. Он же, раздосадованный задержкой, мечется, отдавая приказы и не скрывая своего беспокойства.
Два часа. Открываются заседания обоих Советов. Заседание Совета Старейшин начинается с обсуждения незначительных вопросов. Совет Пятисот начинает свое заседание разгулом страстей. Председательствует Люсьен. Годен требует назначения комиссии для выработки предложений по мерам общественного спасения. Это вызывает враждебный ропот. Делбе выкрикивает со своего места: «Прежде всего Конституция! Конституция или смерть! Штыки нас не запугают, мы здесь свободны!» Раздаются грозные вопли: «Никакой диктатуры! Долой диктаторов!» Гранземон требует, чтобы сию минуту члены Совета Пятисот повторили свою присягу Конституции III года. Предложение с воодушевлением принимается. Приступают к поименному опросу, чтобы перейти к даче присяги каждым депутатом. Сам Люсьен Бонапарт клянется в верности этой конституции, которую он же и уничтожит.