Позднее на острове Святой Елены Наполеон вспоминал: «Хотя меня не назовешь бесчувственным к женским чарам, но до сих пор (до встречи с Жозефиной) я не был избалован женщинами. Вследствие моего характера я оставался невероятно робок и застенчив в их обществе. Госпожа Богарне — первая, которая немного ободрила меня. Однажды, когда я был ее соседом за столом, она наговорила мне много лестного по поводу моих военных способностей. Похвала опьянила меня. После этого я говорил только с ней и не отходил от нее ни на шаг. Я страстно влюбился, и в обществе давно уже знали об этом, прежде чем я осмелился сказать ей первые слова любви».
Она овладела им всецело, вскружив голову молодому генералу изяществом, всем своим обворожительным существом, мягким мелодичным голосом и кротким взглядом прекрасных глаз. Аромат ее волос, завитых на этрусский манер, матовая белизна голых плеч и рук, украшенных золотыми обручами, до того одурманили его, что Мари Роз Богарне казалась ему совершеннейшим идеалом женщины! При этом богата и знатна: виконтесса! Он не видел и не мог знать, что за внешним блеском скрыто много изъянов. Он видел только очаровательницу, которая, как никто другой, способна была дать ему высшее счастье. Стройный гибкий стан, который она умела с таким совершенством облекать в мягкие, легкие ткани, грациозность и непринужденные, но тем не менее полные достоинства манеры производили на него неотразимое впечатление. Ему даже не приходило в голову, что его идеал старше на шесть лет, да это, скорее всего, не имело никакого значения. Он видел ее молодой, свежей и красивой под пудрой и помадой. Мари Роз (Жозефина) вскоре заметила впечатление, которое она произвела на наивного генерала, и не замедлила воспользоваться этим.
Некоторое время, однако, их отношения оставались чисто светскими. Наполеон был слишком робок и неопытен в любви, а Жозефина чересчур расчетлива, чтобы быстро сдаться. Она понимала, что если молодой корсиканец полюбит, то на всю жизнь. Он захочет ее не как возлюбленную, но как жену. Да и не могла она влюбиться с первого взгляда в неказистого малорослого корсиканского офицера с желто-пергаментным лицом и прямыми неухоженными волосами. Но его военные способности, храбрость под Тулоном были ей хорошо известны. Хотя у него и не было положения, когда они познакомились, но способности, предприимчивый дух предсказывали ему блестящее будущее. Затем 13 вандемьера сразу сделало его героем дня и выставило в выгодном свете его военные способности. Госпожа Богарне мечтала упрочить свое положение. Ей нужен был мужчина, на которого она могла бы опереться. Уже немолода: любовников можно найти сколько угодно, но того, кто сделал бы ее законной женой, не каждый день встретишь. Все это она тщательно взвесила, и ей не пришлось раскаиваться.
Однако нельзя сказать, что лишь исходя из голого расчета в надежде на будущие достижения Наполеона темпераментная креолка уступила упрямой настойчивости. Не могла не заворожить его страсть, любовь неискушенного юного сердца, такая безудержная и пьянящая, что обрушилась на нее уже после двухнедельного знакомства. С первых моментов близости он пишет ей страстные, полные огня письма. Так, например, после одного из вечеров у Барраса он в семь часов утра писал: «Я проснулся полный мыслей о тебе. Твой образ и восхитительный вчерашний вечер отняли у меня покой. Милая, несравненная Жозефина, что за странное чувство пробуждаешь ты в моем сердце! Если ты сердита, огорчена или озабочена, то мое сердце страдает от этого… нет больше покоя для твоего друга… да и как же может быть иначе, если ты разделяешь мои чувства? На твоей груди, с твоих губ я изопью то пламя, которое меня сжигает. Ах, сегодня ночью я убедился, что твой образ не может мне заменить тебя самое!.. Около полудня ты выйдешь из дому, и через три часа я вновь увижу тебя. А пока, mio dolce amor, шлю тебе тысячу поцелуев, но не отвечай на них, потому что твои поцелуи добавляют огня в мою кровь».
Жозефина прекрасно умела раздуть искру в сердце Наполеона во всепожирающий костер. Его страстный язык любви, который только теперь прорвался со всей силой и стихийной безудержностью, был для нее чем-то новым, резко и приятно контрастировавшим с пикантными, двусмысленными любовными признаниями в великосветских салонах. Иногда, впрочем, Бонапарт в своей бурной непосредственности казался ей смешным, забавным, «drole», но нескрываемое восхищение ею, выраженное такими искренне страстными словами, льстило самолюбию.