Сначала несколько слов о помещении: министерство располагается в Сен-Жерменском предместье в отеле Галлифе, богатом и роскошном особняке, строительство которого не было закончено еще в 1796 году и в котором его бывшие владельцы едва успели поселиться. Он располагается на перекрестке улиц Бак и Гренель, его окружают сад и двор. Со стороны двора отель украшен большой открытой колоннадой, состоящей из колонн ионической формы в три фута высотой. Слева и сзади другая колоннада — дорическая, создающая крытый проход к главной лестнице. Со стороны сада — ионические колонны. Слева к отелю примыкает крыло в виде галереи в девяносто футов длиной.
Талейран великолепно подготовил помещение к празднику. Красивая овальная лестница покрыта благоухающими растениями. Музыканты располагаются вокруг купола, украшенного арабесками, на «высшей точке» лестницы. Все стены салонов заново окрашены, и сооружен маленький этрусский храм, в который поместили бюст Брута, подарок генерала Бонапарта. В саду, освещенном бенгальскими огнями, в палатках расположились солдаты из всех парижских гарнизонов.
Начинается праздник. Министр безмерно радушен и обходителен. Он изменил политические пристрастия, но не изменил манеры. Это республиканец с аристократическими наклонностями. Он любит роскошь, лоск и этикет. У него есть все те черты, которые отличали аристократов старого режима: холодная вежливость, непринужденность и уравновешенность в общении, небрежность, помноженная на хитрость, исключительный такт и гибкость. В новый мир он вносит повадки Версальского двора. Приметой времени стал и этот бал, даваемый бывшим епископом в аристократическом особняке, национализированном и ставшем министерством. Уже много лет не видели подобного великолепия и блеска. Как будто это уже город не карманьолок[24], красных колпаков и эшафота. Аромат духов пришел на смену запаху крови, и прошлые опасности и страдания вспоминаются как кошмарный сон. Какие прелестные женщины! Сколько цветов! Сколько света! Как будто вернулись прекрасные дни Марии-Антуанетты!
Мадам Бонапарт покорена. Многие интересуются ею, но большее внимание привлекает ее муж. Он — гвоздь программы, победитель при Арколе, заключивший мир в Кампо-Формио. Его странное и выразительное лицо с римским профилем и острым взглядом вызывает большее восхищение, чем прелестные лица модных красавиц. Большой удачей считается любой малейший знак его внимания.
Вот он входит в бальный зал. «Дайте мне вашу руку, — обращается он к поэту Арно, — я замечаю столько назойливых людей, готовых наброситься на меня; а раз мы будем вместе, они не осмелятся прервать наш разговор. Пройдемте по залу, вы расскажете мне, кто есть кто, так как вы всех знаете».
Кто та прелестная девушка, что идёт рядом со своей матерью? О matre pulchra filia pulchrior! Обе в одинаковых туалетах: платье из белого крепа, украшенное широкими серебристыми лентами, отороченным воланами в палец шириной из розового газа, расшитого серебром, а на голове гирлянда из цветов каштана. Единственное отличие, нарушающее их одинаковость: бриллианты у матери, у дочери — жемчуга. Мать — мадам де Пермон, дочь — будущая герцогиня д’Абранте. Турецкий посол, восточный человек, от которого женщины без ума, экзотическая личность, которому организаторы зрелищ посвящали праздник за праздником, чтобы сделать деньги и спастись от краха, турок, мода на которого так пострадала от увлечения победителем Италии, приходит в восторг от красоты мадам де Пермон. «Я ему сказал, что вы греческого происхождения», — шепчет Бонапарт ей.
Арно, оставленный Бонапартом, усаживается на банкетку у окна. Едва он сел, как к нему подсаживается мадам де Сталь. «К вашему генералу невозможно подступиться, — говорит она ему, — вы должны представить меня ему». Она подхватывает поэта под руку и ведет его прямо к Бонапарту сквозь толпу, которая расступается, или, скорее, которую она раздвигает. Арно говорит генералу: «Мадам де Сталь настаивает на том, что нуждается в другой рекомендации, кроме собственного имени, чтобы быть представленной вам, и требует от меня представить ее вам. Позвольте, генерал, подчиниться ей». Толпа опять смыкается и с крайним вниманием прислушивается к разговору. Мадам де Сталь сначала одаривает героя восторженными комплиментами и, откровенно дав ему понять, что он в ее глазах лучший из мужчин, спрашивает его:
— Генерал, какую женщину вы полюбили бы сильнее всего?
— Мою, — отвечает генерал.
— Это понятно. Но какую бы вы оценили выше всего?
— Ту, которая лучше всего умеет заниматься хозяйством.
— Это я понимаю. Но все же, какой должна быть по-вашему лучшая женщина?
— Та, которая рожает больше детей, мадам.
Галерея разражается смехом, а мадам де Сталь, крайне смущенная, говорит Арно: «Ваш великий человек и правда особенный».
…В полночь музыканты играют походный марш, и все направляются в галерею и усаживаются за стол на триста персон.
Талейран произносит тосты, и каждый тост сопровождается куплетами, исполняемыми Лаисом, Шенаром и Шероном. В перерывах между тостами и пением Дюгазон рассказывает забавную и смешную историю о немецком бароне в жанре фарса, очень почитаемого в то время.
После ужина бал возобновляется. Бонапарт уходит в час ночи. Во время ужина он все время был возле своей жены, и был занят только ею. По словам Жирардена, у него не вызвало бы неудовольствия, если бы говорили, что он очень в нее влюблен и очень ее ревнует.
Праздник обошелся Талейрану в 12 730 фунтов, не считая певцов, ужина и полиции. Это солидная сумма для бала, но это хорошее вложение капитала. Экс-епископ Отунский должен получить большую выгоду. На балу у министра внешних сношений собралось смешанное общество: рядом с великосветскими аристократами и дамами прошлого были конвенционисты, убийцы короля и якобинцы, смесь старого и нового общества — утонченный и блестящий символ примирения и слияния. Именно за это бал так понравился Бонапарту, который вспоминал его даже на скалах Святой Елены: «Праздник министра Талейрана носил отпечаток хорошего вкуса».
Этот бал стал политическим и социальным событием, настоящей реставрацией элегантности и аристократичности, нравов старого режима, и началом новой придворной жизни. Под демократической маской гражданина Талейрана, республиканского министра, уже проступало лицо великого канцлера, и Бонапарт, убежденный в том, что при всех режимах французы будут любить роскошь и красивые туалеты, празднества и развлечения, почести и украшения, подумывал уже, несомненно, о будущем великолепии Тюильри.
Глава XX
БОНАПАРТ И ЖОЗЕФИНА ПЕРЕД ЕГИПЕТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИЕЙ
Бонапарт был на вершине славы, но все же он не чувствовал удовлетворения. Напрасно толпа проявляла к нему в некотором роде идолопоклонство. Ничто не могло заполнить бездонной пропасти его честолюбия.
Никогда ни один монарх не вызывал такого огромного интереса в своей столице, как победитель при Арколе. Его маленький особняк на улице Шантерен имел больше престижа, чем величественные дворцы. Однажды вечером, когда он возвращался к себе, он очень удивился, увидев, что рабочие меняют таблички с названием улицы. Теперь она стала улицей Победы. Каждый раз, придя в театр, он напрасно скрывался в глубине ложи; против своей воли он постоянно был объектом восторженных оваций. Однажды утром он послал своего секретаря Буррьенна попросить директора театра показать вечером две модные пьесы, если это возможно. Директор ответил: «Нет ничего невозможного для генерала Бонапарта, он вычеркнул это слово из словаря».
Избранный в члены института Франции 26 декабря 1797 года покоритель Италии произвел, наверное, больше эффекта в своем костюме с пальмовыми листьями (знаки отличия), чем в мундире генерала. Во время его приема в члены в Люксембургском дворце, где институт проводил тогда свои заседания, публика не сводила глаз с него. В тот день Шенье читал свою пьесу в стихах, посвященную памяти Оша. Но героем дня был не Ош, а Бонапарт, и строки, которые вызвали больше всего аплодисментов — именно те, где поэт говорил о плане десанта в Англию: