«Первая статья. — Законодательный корпус переводится в Сен-Клу. Оба совета будут размещены там в двух крыльях дворца.
Вторая статья. — Они переедут туда завтра, 19 брюмера, в полдень. До этого срока и в другом месте запрещается всякое продолжение ими исполнения своих функций и совещаний.
Третья статья. — Генерал Бонапарт должен исполнить настоящее постановление… Под его командование поступают командующий 17-й дивизии, охрана законодательного корпуса, национальная гвардия, войска связи, которые находятся в Париже.
Четвертая статья. — Генерал Бонапарт призывается в Совет, чтобы принять там настоящее постановление и дать клятву».
Едва прошло голосование, как Корне отправляется на улицу Победы объявить о его результате Бонапарту. Около девяти часов утра. Генерал с крыльца своего маленького особняка произносит торжественную речь перед офицерами: «Республика в опасности, речь идет о том, чтобы помочь ей». И зачитав постановление Совета Старейшин, он восклицает: «Могу ли я в спасении Республики рассчитывать на вас?» Раздаются возгласы согласия. Тогда он садится на коня и отправляется в Тюильри в сопровождении блестящего эскорта, в котором можно увидеть Моро, Макдональда, Лефевра, Бертье, Ланна, Бернанвиля, Мармона, Мюрата. Колонну открывают и завершают драгуны Себастьяни.
Вокруг дворца мало народа, никто не знает, что происходит. Ворота занятого войсками сада закрыты. Погода великолепная. Солнце играет на касках и штыках. Бонапарт пересекает сад и, соскочив на землю перед павильоном Часов, предстает перед Советом Старейшин.
«Граждане представители, — говорит он, — Республике суждено было погибнуть, наш декрет спас ее! Горе тем, кто захотел бы воспрепятствовать его исполнению! С помощью всех моих соратников по оружию, собравшихся вокруг меня, я сумею упредить их действия. Напрасны поиски примеров в прошлом, чтобы смутить ваши души. Ничто в истории не повторяется. Мы хотим Республику, мы хотим ее, основанную на истинной свободе, на представительном режиме. У нас будет это, клянусь вам от своего имени и от имени моих товарищей по оружию!».
Один депутат обращает внимание присутствующих на то, что в этой клятве не фигурирует Конституция. Председатель, желая избавить Бонапарта от чрезмерного клятвопреступления, лишает депутата слова и закрывает заседание.
Бонапарт снова спускается в сад и проводит смотр войск, которые приветствуют его восторженными возгласами.
Одиннадцать часов. На этот час намечено заседание Совета Пятисот. Депутаты этого Совета с негодованием воспринимают декрет Совета Старейшин. Но их председатель, Люсьен Бонапарт, затыкает им рот. Конституция предписывает запрет всяких совещаний. Остается только отправиться в Сен-Клу.
Из пяти директоров два, Сийес и Роже-Дюко, уже ушли в отставку; третий, Баррас, под давлением Брюикса и Талейрана только что последовал их примеру и был отправлен под охраной в свое поместье Гросбуа. Двое других, Гойе и Мулен, предпринимают последнее усилие. Они направляются в Тюильри и находят Бонапарта в зале инспекторов Совета Старейшин. После острых пререканий они возвращаются в Люксембургский дворец, так ничего и не добившись. За несколько мгновений до этого Бонапарт обратился к Баррасу через Бототта с таким заявлением: «Что вы сделали с этой Францией, которую я оставил вам такой процветающей? Я оставил вам мир, а нашел войну! Я оставил вам победы, а нашел отступления! Я оставил вам итальянские миллионы, а нашел грабительские законы и нищету! Что вы сделали со ста тысячами французов, которых я знал, моими славными соратниками? Они мертвы! Так не может продолжаться! Через три года это привело бы нас к деспотизму».
В своих «Размышлениях о французской революции» мадам де Сталь сказала: «Бонапарт взял на себя заботу ускорить исполнение своего предсказания. Не явилось ли это хорошим уроком для рода человеческого, если бы эти директоры, эти не слишком воинственные люди, восстали из праха и потребовали бы от Наполеона отчет — за границу по Рейну и покоренные Альпы, за дважды приходивших в Париж иностранцев, за французов, погибших на просторах от Кадикса до Москвы?»
Однако, кто смог бы предсказать будущие несчастья в день 18 брюмера? Солдаты Бонапарта считают себя непобедимыми как никогда. Торжествует милитаризм. Форум заменяется лагерями. Все больше красных гренадерских шапок, пик и штыков. Прошла пора якобинцев. Остаются без ответа пылкие ораторы клуба Манежа. Ужасающий Сентерр не больше чем безобидный пивовар. Пригороды успокаиваются. Бой барабанов заглушает голос трибунов. Даже представители старого режима зачарованы успехом и силой оружия. Послушайте рассказ молодого аристократа, который станет однажды генералом Сегюром, историком эпопеи великой армии:
«Это было именно в тот час, когда призванный Советом в Тюильри Наполеон начинал революцию 18 брюмера и произносил торжественную речь перед парижским гарнизоном, стремясь заручиться его поддержкой против второго Совета. Решетка сада меня остановила. Я припал к ней и как завороженный наблюдал за этой яркой сценой. Затем я побежал вокруг ограды в поисках входа. Добравшись до решетки поворотного моста, я увидел, как она открылась. Из нее вышел полк драгун: это был девятый полк. Драгуны направлялись в Сен-Клу со скатками и касками на головах, с саблями в руках. У них был тот воинственный порыв и тот гордый вид, которые отличают солдат, идущих на врага и решивших победить или погибнуть. От их воинственного вида во всех моих венах забурлила кровь воина, которую я получил от моих предков. Моя судьба была решена. В этот момент я решил стать солдатом, я мечтал лишь о сражениях и презирал любую другую карьеру».
Мадам де Сталь рассказывает, что в тот же день 18 брюмера она ехала из Швейцарии в Париж. Когда она в нескольких лье от Парижа меняла лошадей, сообщили, что только что проехал директор Баррас, направляясь в свое поместье Гросбуа. Его сопровождали жандармы. «Ямщики, — говорит она, — пересказывали новости, и такой народный способ узнавания их придавал им больше жизни. Впервые с начала Революции всеми устами произносилось имя собственное. До сих пор говорили: Конституционное собрание сделало то-то и то-то, называли народ, Конвент. Теперь же не произносили больше никаких названий, кроме имени этого человека, который должен был заменить всех и все. Вечером весь город с нетерпением ждал наступления завтрашнего дня, и нет никакого сомнения в том, что большинство честных людей, опасаясь возвращения якобинцев, желали тогда победы генерала Бонапарта. Признаюсь, все мои чувства смешались. Если бы начатая борьба привела к победе якобинцев, это привело бы к кровопролитию, и все же при мысли о победе Бонапарта я испытывала боль, которую можно было бы назвать пророческой».
С чувством удовлетворения от прожитого дня он возвращается в свой дом на улице Победы, где его ждет счастливая и успокоенная Жозефина. Закончены все военные приготовления: Моро занимает Люксембургский дворец, Ланн — Тюильри, Мюрат — замок Сен-Клу. Бонапарт засыпает с таким же спокойствием, с каким он засыпал перед большим сражением.
Глава XXIX
ДЕНЬ 19 БРЮМЕРА
Совершенная Бонапартом революция будет называться революцией 18 брюмера. Но 18 брюмера только прелюдия. Решающим днем явится 19 брюмера. Если 18-го есть еще законность, то 19-го происходит попрание закона. Вот почему победитель, желая оправдаться перед историей, выберет 18-е как официальную дату своего государственного переворота.
Ночь проходит спокойно. Пригороды не осмеливаются подняться. Парижане следят за развитием событий как зрители на спектакле. Они наблюдают за ними с интересом, но без страсти и гнева.
19-го утром дорога от Парижа и Сен-Клу запружена войсками, экипажами и просто любопытными. Предсказывают победу Бонапарта, но в этом еще нет полной уверенности. И эта неуверенность и неопределенность еще больше разжигают любопытство публики.
Бонапарт твердо решил, чтобы оба Совета начали заседания в полдень. Представители точны. Незадолго до полудня Бонапарт верхом находится во главе войск перед замком Сен-Клу. Старейшины должны собраться в галерее Аполлона, а Совет Пятисот — в оранжерее. Но к назначенному часу не все приготовления закончены, и заседания могут начаться лишь в два часа пополудни. В ожидании начала депутаты прогуливаются во дворе и парке. В настроениях, царящих среди членов Совета Пятисот, нет и намека на благосклонность по отношению к затеянному Бонапартом. Он же, раздосадованный задержкой, мечется, отдавая приказы и не скрывая своего беспокойства.