Жозефине никак не удавалось справиться со своими издержками. Наполеон беспрестанно оплачивал ее долги, конечно, очень неохотно и часто сердился на жену за ее расточительность. Она стоила ему куда дороже всех его любовниц. Но никогда не устраивал бурных сцен по этому поводу, питая ненависть ко всякого рода домашним ссорам. Однажды он признался Редереру: «Если бы в домашней жизни у меня не было спокойствия и довольства, то я был бы несчастнейшим человеком». Все окружение, знавшее его близко, высказывалось относительно брака Наполеона и Жозефины, что за исключением немногочисленных бурь в раннем периоде это был счастливый брак. Действительно, Наполеон был очень миролюбивым и заботливым мужем. Всегда и везде, где бы он ни находился, летели ли пули над головой, лежало ли на нем бремя походных планов, он всегда думал о своем доме и жене. Если он приезжал в какой-нибудь город, то первое, что делал, писал письмо Жозефине. Если это даже были несколько строк, то он всегда в них справлялся о ее здоровье, сообщал о своем самочувствии, рассказывал о своих успехах или подробностях битвы, сообщал ей о политических событиях, — словом, делился с ней всеми своими радостями и заботами. Если она ему не писала, то он беспокоился о ее здоровье или огорчался, что она не находит времени для него.
Хотя в письмах консула и императора уже не было больше того огня, который пылал в письмах генерала Бонапарта, но все же они написаны заботливым и любящим тоном, говорящим об истинно глубоком чувстве к тому, кому они написаны. В них видна спокойная любовь супруга, счастливого вполне только когда он уверен в благополучии своих близких. Жена была его лучшим другом. Когда она болела, он проводил около ее постели каждую свободную минуту, а если таковых не находилось, то посылал слугу осведомиться о ее самочувствии. Даже ночью при малейшем недомогании Жозефины он требовал докладывать о ее здоровье или же приходил сам спросить ее, как она себя чувствует.
Жозефина прекрасно чувствовала, в чем она особенно уязвима, и разъезжала по водолечебницам, исцеляющим женщин от бесплодия: Экс, Пломбьер, Люксей — и покорно следовала всем медицинским предписаниям. Каждый раз, когда у нее зарождалась иллюзия или надежда, она предавалась великой радости, которой делилась с Наполеоном, а он в свою очередь — с близкими ему людьми. Потом, когда иллюзия рассеивалась, Наполеон, раздраженный, бросал ей резкие слова разочарования.
Он открыто взваливал все на жену, но в тайниках его сознания мелькала мысль, нет ли здесь его вины? Жозефина старалась поддержать и усилить это сомнение.
Со страхом следила она за каждым шагом Наполеона и не скупилась на сцены ревности, на слезы, обмороки. И только когда Наполеон усыновил Эжена, она немного успокоилась, хотя и этот факт не представлялся ей верной и длительной гарантией. Она знала, что Наполеон, потеряв надежду иметь от нее наследников, обратил свои ожидания на братьев, Жозефа и Люсьена. Но у обоих до сих пор рождались только девочки.
Помимо ребенка, который один только, как сказал Наполеон, «утихомирил бы Жозефину и положил конец ее ревности, которой она так мучит мужа», — чем могла бы она привязать его к себе так, чтобы он ни в коем случае не вздумал разорвать связывающую их цепь? И она участвовала во всех официальных актах общественной жизни; ее как первую даму встречали у ворот города, у нее был салон в галереях Тюильри и Сен-Клу, и она была окружена, таким образом, своего рода двором. Бонапарт сам требовал, чтобы она занимала первое место среди всех женщин, включая и свекровь, даже при семейных приемах. Перед лицом Франции и Европы — она первая дама Республики. При таких условиях разрыв с нею не мог не вызвать шума и общественное мнение осудило бы развод. Наполеон еще не поднялся так высоко, чтобы отделаться от нее без всякого риска.
У ее дочери Ортанс, выданной замуж за Луи Бонапарта, в первый же год замужества родился сын, получивший имя Наполеон-Шарль. Ребенок сделался любимцем Наполеона. На племянника он возложил теперь все свои надежды. Он нянчился с ним как настоящий отец, сочинял для него басни, сажал его за стол во время завтрака и видел уже в нем своего наследника. Маленький Наполеон звал большого «дядя Бибишь» и любил его больше всех на свете. Его появление прогнало на время страшное для Жозефины видение развода.
Наполеон достиг вершины своего могущества. Престарелый папа Пий VII лично прибыл из Рима в Париж, чтобы возложить корону на голову необычайного человека. Несомненно, прекраснейший момент в жизни Наполеона, когда он, облаченный в пурпурную мантию прежних французских королей, вместе с Жозефиной подошел в алтарю в соборе Парижской Богоматери, чтобы из рук главы церкви принять корону, венчавшую голову Карла Великого. Он не стал дожидаться, пока папа возложит на него корону, взял ее, возложил на себя собственноручно, после чего короновал и спутницу своей жизни, которая поднималась рядом с ним ступень за ступенью вплоть до трона, завоеванного его шпагой. И Жозефина с достоинством взошла на трон и в течение пяти лет украшала его как прирожденная принцесса. Властители Европы уважали ее и искали в ней поддержки и заступничества перед человеком, раздававшим короны и отнимавшим их по своему усмотрению.
За два дня до пышной церемонии должна была состояться еще и другая. Жозефина, стремясь упрочить свое положение, возжаждала обвенчаться с Наполеоном. Она понимала, что ее доводы не покажутся убедительными, когда большинство людей, окружающих их, находятся в том же положении и это может принять характер оппозиции гражданскому закону, возврата к старому режиму. Когда папа после своего приезда в Париж нанес ей визит, она посвятила его в свои намерения, которые он одобрил и обещал потребовать от императора, чтобы тот согласился на обряд венчания.
Папа и заявил Наполеону, что не может короновать Жозефину, потому что ее брак с ним не получил благословения церкви. После полудня 30 ноября 1804 года эта формальность была исполнена в часовне дворца Тюильри дядей Наполеона, кардиналом Фешем. Свидетелей при этом не было.
Итак, Жозефина стала императрицей. Она не только не явилась помехой Наполеону при его возвышении, но способствовала его величию и славе, оттеняя его геройство и суровость победителя очарованием своей красоты, доброты и грации, что привлекало к ней все сердца. Ей больше ничего не оставалось желать. После церковного брака, а особенно после коронации, она почувствовала уверенность и твердую почву под собой. Разве Наполеон короновал бы ее как императрицу, если бы имел намерение развестись с ней и ради блага государства заключить другой брак, способный ему дать наследника престола? Разве он заключил бы с ней церковный брак, если бы всерьез намеревался его нарушить? Ведь католическая церковь не разлучает тех, кого она сочетала однажды. Так рассуждала Жозефина.
На самом деле образ действий Наполеона не имел ничего общего с политическими намерениями. Только лишь чувство благодарности, чувство обязанности перед женщиной, которую он любил больше всех, счастливой звездой его первых походов, кому он посвятил свою юность, заставляло его поднять ее до той же высоты, какой достиг он сам. «Если я делаю ее императрицей, — сказал он Редереру, — то только из чувства справедливости. Я прежде всего честный человек. Ведь если бы меня бросили в тюрьму вместо того, чтобы возвести на трон, Жозефина принуждена была бы разделить со мной мою участь… Поэтому справедливость требует, чтобы она разделила со мной мое величие…»
Кроме того, Наполеон был крайне суеверен, и ему казалось невозможным расстаться с Жозефиной в тот момент, когда счастливая судьба вознесла его на вершину благополучия и власти. Он смотрел на нее всегда как на свою добрую фею. «Он был убежден, — говорила она сама, — что я приношу ему счастье, и ни за что на свете он не отправился бы в поход, не поцеловав меня перед отъездом. Хотя он меня и бранил, когда узнал… что мадемуазель Ленорман была у меня, а он называл ее обманщицей и грозил посадить в тюрьму, если она будет продолжать спекулировать на моем легковерии, тем не менее не преминул выспросить меня обо всем, что Ленорман нагадала мне на картах. И каждый раз у него появлялась улыбка удовлетворения, когда она пророчествовала ему новые победы». Наполеон был почти так же суеверен, как и сама Жозефина. Кроме того, она все же была для него единственной женщиной, к кому он был действительно привязан и к кому он всегда неизменно возвращался, несмотря на то, что его увлечения отдаляли иногда от нее. Вместо прежней страстной любви он теперь питал к ней нежную привязанность, и это чувство к ней оставалось всегда неизменным. Если бы не ее постоянная безумная ревность, она никогда бы не услышала от Наполеона ни одного грубого слова. Но беспрестанные сцены доводили его иногда до припадков гнева и ярости.