Мать взяла стоящий возле подсвечника колокольчик, позвонила. Небыстро послышалось за дверью нарастающее шарканье, и вошла полная большая няня.
– Няня! – Настя подбежала, бросилась на дебелую грудь.
Прохладное тесто няниных рук сомкнулось вокруг Насти.
– Золотце мое, сирибро! – Колыхаясь, дрожа, словно собираясь заплакать, няня быстро-быстро целовала голову девушки большими холодными губами.
– Няня! Мне шестнадцать! Уже шестнадцать!
– Хоссподи, золотце мое, Хоссподи, сирибро мое!
Мать с наслаждением смотрела на них.
– Совсем не так давно ты ее пеленала.
Туша няни сотрясалась, громко дыша.
– Токмо вчерась, Хоссподи! Токмо вчерась, Царица Нябесная!
Настя ожесточенно вывернулась, оттолкнулась от квашни няниного живота.
– Взгляни! Правда – прелесть что такое?
Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями:
– Хоссподи!
Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери:
– Настенька, мы завтракаем на веранде.
Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу.
– Няня, а ты помнишь свое шестнадцатилетие? – Непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем.
– Хосподи, да я уж тады на сносях была!
– Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали.
– То-то ж и оно, золотце мое. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как!
Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла.
– А я никого не родила. – Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья.
– Хосподи, о чем тужить-то, золотце мое! – колыхнулась няня. – Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена.
Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.
На белой веранде задушенно похрипывал ослепительный самовар, наглый плющ лез в распахнутые окна, молодой лакей Павлушка гремел посудой. Отец, мать и Лев Ильич сидели за столом.
Настя вбежала:
– Good morning!
– А-а-а! Именинница! – Нескладный, угловатый, как поломанный шезлонг, Лев Ильич принялся вставать.
– Попрыгунья, – подмигнул жующий отец.
Настя поцеловала его в просвет между черной бородой и крепким носом:
– Спасибо, papa!
– Покажись, русская красавица.
Она вмиг отпрянула, встала в первую позицию, развела руками: летнее оливковое платье с вышивкой, голые плечи, бисерная лента вокруг головы, вспыхивающий бриллиант на средостении длинных ключиц.
– Voila!
– Леди Макбет Мценского уезда! – белозубо засмеялся отец.
– Сережа, Бог с тобой! – махнула салфеткой мать.
– Хоть сейчас под венец! – стоял, держа перед собой длиннющие руки, Лев Ильич.
– Типун, брат, тебе на язык! – Отец подцепил вилкой алый пласт семги, шлепнул к себе на тарелку.
– Давеча, Настенька, когда мы про Усача говорили, я едва удержался, чтоб не вручить вам, – полез во внутренний карман узкого пиджака Лев Ильич. – И слава богу, что не поспешил!
– Поспешишь – людей насмешишь. – Отец лихо кромсал семгу.
Лев Ильич протянул Насте костлявый кулак, раскрыл. На смуглой, сухой и плоской, как деревяшка, ладони лежала золотая брошь, составленная из латинских букв.
– «Transcende!», – прочитала Настя. – А что это?
– «Преступи пределы!», – перевел Лев Ильич.
– Ну, брат! – Отец замер с вилкой у рта, покачал крутолобой головой. – А меня упрекаешь в буквальном понимании!
– Позвольте, Настенька, я вам уж и пришпилю… – Лев Ильич, как богомол, угрожающе занес руки.
Настя приблизилась, отвернув голову и глядя в окно на двух белобрысых близнецов, детей кухарки, идущих по воду с одним коромыслом и пятью ведрами. «Зачем им коромысло?» – подумала она. Прокуренные пальцы с огромными толстыми ногтями шевелились у нее на груди.
– День рождения, конечно, не именины… но, коли уж Сергей Аркадьевич поборник прогресса…
– Вот испорти только мне аппетит! – сочно жевал отец.
«Как же пять ведер повесить на одно коромысло? Странно…»
– Ну вот… – Лев Ильич опустил руки и, щурясь, резко подался назад, словно собираясь со всего маха ударить Настю своей маленькой головою. – А вам к лицу.
– Merci, – быстро присела Настя.
– Вполне сочетаются, – мать смотрела на бриллиант и на брошь.
– Вот отец Андрей ка-а-к возьмет, да ка-а-к подарит Настасье Сергеевне еще какой-нибудь bijou, вот тогда ка-а-к станет наша Настасья Сергеевна елкою рождественской! – разрезая теплую булку, подмигнул отец дочери.