Поскольку книга, хранящаяся в библиотеке Академии Наук, имела свои листы неразрезанными по истечении девяноста лет со дня выхода в свет, можно предположить, что стихи, посвященные важному случаю, широкой публике неизвестны.
Конец октября император провел в пути, объезжая войска, представлявшиеся «блестяще, несмотря на отчаянную погоду — холод, дождь и ветер». Впечатление от войск сильное, в «Дневнике» следует перечисление всех представленных на смотр и выставленных в караул частей, поименованы все дивизии, полки, бригады, батальоны, артиллерийские батареи и дивизионы, и все пестрит пометками: «Великолепный смотр», «Войска нашел в блестящем виде, лошади хорошие», «Отлично представились» и т. п.
В жизни деда события, глубоко затрагивавшие его душу, происходили не столь шумно, не столь эффектно и многолюдно.
Ушла в монастырь Мария Дмитриевна Горчакова, духовная наставница Кароли Васильевны, человек, оказавший на нее огромное влияние, душевно ей близкий…
Зная о независимом нраве деда, о готовности даже на войне отстаивать закон и справедливость, нет оснований ставить под сомнение его смелость или предполагать душевную слабость, а стало быть, вовсе не от слабости он хочет сознавать, что рядом живут люди, чья жизнь может быть примером чистоты и самоотверженности. И люди эти считаны не с икон, не из книг, они живут… жили рядом.
В домашнем альбоме есть фотография Марии Дмитриевны в монашеском облачении, стало быть, она на ней уже и не Мария, но есть и другая: Мария Дмитриевна в светской одежде, стройная, рослая, красивая молодая женщина, ее строгое одухотворенное лицо исполнено сосредоточенного внимания. На карточке рукой деда записано: «Получено в Куанчендзы. 8.01.1905». (Получено в субботу, назавтра — воскресенье, 9 января, в Санкт-Петербурге десятки тысяч граждан с хоругвями и песнопениями двинутся к царю выпрашивать справедливость как милость.) На обратной стороне бабушкиной рукой: «Моему хорошему Коле на память. 15 ноября 1904». И здесь же адрес монастыря, куда мог бы дед написать: «Радогницкий ж. монастырь, Люблинской губ., Замостского у.»
Дед не просил этой карточки, но за присланное благодарен.
А пока надворе все еще октябрь.
Ст. Борзя. Октябрь 24. 1904.
Дорогая, милая Кароля!
Сегодня получил твое письмо. Глубоко благодарен тебе, что написала мне подробно о Марии Дмитриевне. Мне ее очень, очень жаль бедную! Весьма удивлен ее решением поступить в Монастырь. Во всяком случае страшно бы хотелось с ней побеседовать об этом ее решении. Зачем Вы все, ее хорошие подруги, отпускаете ее от себя? Такие люди, как она, нужны нам, нужны тем, кто живет в мире: они нас поддерживают и укрепляют в трудную минуту. Мне страшно жаль и обидно за тех, кто лишается Марии Дмитриевны… Ну, дорогая моя, как-то ты чувствуешь себя? Примирилась ли с моим ответом, неудовлетворившим тебя? Простишь ли мне это и поймешь ли меня? Ведь и отрицательный ответ, моя милая, я давал не только умом. В этом отрицательном ответе говорит столько же и мое сердце, сколько и ум. Мне самому больно и жаль так отвечать тебе, но я не могу иначе ни думать, ни чувствовать. Тебе хороший совет дал священник и Мария Дмитриевна — примириться с моим ответом. Но, если бы они знали, чему ты подвергаешь себя, собираясь сюда, если бы они знали, что за жизнь предстоит тебе здесь, я думаю, оба они, не задумываясь, отклонили бы твое намерение. Если будешь писать Марии Дмитриевне — то напиши ей мое большое сердечное спасибо, мое горячее, искреннее пожелание ей всего, всего лучшего и главное, мира душевного и спокойствия духовного.