За чаем дети устроили сюрприз и исполнили в лицах и в надлежащих костюмах басню «Стрекоза и Муравей». Вечером принял гр. Ламздорфа.
Будь в этом придворном домашнем детском «театре» цензура, навряд ли в канун сдачи Порт-Артура была бы дозволена к постановке пиеса столь двусмысленного, аллюзионного содержания.
Если раньше дед томился своей забайкальской ссылкой, изнурявшей его бездеятельностью, и ждал отъезда на фронт как перемены участи, то теперь лишь отъезд на фронт мог быть оправданием его резкостей в объяснении с бабушкой, уже расправившей крыла, набравшей воздуха, чтобы лететь к своему любимому.
Вот и последнее, наконец-то, письмо с продуваемой всеми ветрами, пустынной, дикой, серой станции Борзя.
Ст. Борзя. Ноября 13 дня. 1904.
Дорогая голубка Кароля!
Наконец-то сегодня утром получено приказание главнокомандующего снять наш полк с охраны дороги и двинуть его в Харбин. Конечно, целый день идет суета и сутолока невообразимая: все готовятся, укладываются, собираются. Окончательно должны выступить 18-го Ноября. До Харбина пойдем по железной дороге, и что будет там, пока, конечно, неизвестно.
Я лично и большинство офицеров довольны тем, что идем дальше — сидеть тут ужасно надоело. Иначе относятся к этому перевороту те офицеры, к которым сюда приехали жены и семьи. Очень жаль нашего ветеринарного врача: он, бедняга, только что уехал встречать свою жену, которая едет к нему сюда с детишками. А тут такая неожиданная новость… Надеюсь теперь, моя дорогая, милая Кароля, ты поймешь весь смысл моих побуждений, которые заставили меня отклонить от себя большое счастье видеть тебя здесь. Как бы ты чувствовала себя здесь, узнав, что полк вышел на театр войны?
Теперь пять дней предстоит возня со сборами. Я очень удивился, не получив от тебя писем до сего времени. Твою телеграмму «ОСТАЮСЬ» я получил, когда возвратился из командировки. Со дня на день ожидаю от тебя письма. Ну что-то теперь будет с нами? Я при всяком удобном случае буду сообщать тебе, дорогая, о себе и о нашем полке, а ты делись этими сведениями как с моими родственниками, так и со знакомыми. Когда ты получишь это письмо, мы уже будем далеко. По получении этого письма, адресуй мне письма «в действующую армию на Дальнем Востоке. В 3-й Верхнеудинский казачий полк».
14 ноября.
Сегодня у нас та же суета, что и вчера. Товарищ Бобров поехал в Читу закупить медикаменты и перевязочный материал, а я занимаюсь здесь укладкой лазарета в походные ящики. Немного досадно, что приходится идти на войну в холодное время года, когда так легко простудиться. У нас погода все время стояла превосходная. До сего дня были тихие, прекрасные морозы в 18–20°, которые здесь почему-то переносятся гораздо легче, чем у нас в России. Снегу абсолютно нет, ни капли.
Сегодня вместе с этим письмом отправлю тебе телеграмму о нашем выступлении. Дорогая, милая Кароля, как больно сознавать все то, чему подвергнемся теперь, идя в Харбин! Не за себя я боюсь, но тебя, моя милая деточка, жаль! Больно за то, что ты, дорогая моя, будешь тревожиться и беспокоиться. Я во всяком случае обещаю тебе всегда при всякой вероятности уведомлять о себе. Если бы пришлось уже в скором времени покончить расчеты с жизнью, то ты будешь уведомлена об этом, а равно и о всяком несчастном со мной случае, моим товарищем, доктором Бобровым, который телеграфирует тебе. Если же все будет обстоять благополучно, то я сам буду тебе писать и телеграфировать.
Теперь опять хочется сказать тебе, моя дорогая голубка, чтобы ты в случае несчастья со мною не губила свою молодую жизнь и не связывала себя какими бы то ни было обещаниями. Зачем, мой ангел? Я знаю тебя, верю твоим чувствам и уверен, что живя и с другим, ты не выкинешь из своей памяти того, кто тебя так безгранично любит и кто так тебе предан. Хоть изредка ты вспомнишь обо мне и помолишься за меня своею чистою молитвой. Вот почему мой завет тебе, дорогая, что бы со мной ни случилось, ты живи, будь счастлива. Живи и облегчай, чем можешь, горе и страдания людские — особенно нашего бедного, забитого, но хорошего русского народа. Теперь из него тянут последние силы и соки, отнимают все дорогое и близкое сердцу ради неведомых ему благ и стремлений… Уж видно так Бог на роду написал! «Но придет же пора, и проснется народ, разогнет он могучую спину…» Дай Бог тебе дождаться этой поры и увидеть ее. Дай Бог тебе сил и терпения перенести свое горе и дожить до лучшей поры! А у меня одна к тебе просьба: не забывай меня и брата в своих молитвах!