Служанки Фульвии не переставали неотступно приглашать ее за город.
– Эта вилла всего в трех милях от города, – говорила Мелания, – она в очаровательной местности, на берегу озера.
– Я хотела бы сегодня вечером повидаться с Фабием или его оруженосцем, чтобы расспросить подробности о моем муже, – возразила робкая красавица, уже сбитая с толку льстивыми речами старухи.
– Ты вернешься, матрона, к вечеру. Туда только четверть часа езды.
– Где же носилки?
– Они сейчас будут готовы. Луктерий, живо!
Галл привел носильщиков с паланкином. Мелания уселась с Амариллой, а Марцелина пошла пешком. Обе льстивые женщины так увлекли красавицу своей болтовней, что она даже не заметила, как очутилась за городом. Там, продолжая рассказывать самые замысловатые из городских сплетен, они пересадили Амариллу в дорожную повозку и повезли вдаль проселком по горам и лесам.
Глава V
Вместо трех миль – двадцать
Повозка тихо катилась неровной гористой дороге. В ней лежал мягкий тюфяк из душистых трав с подушкой у спинки сиденья. Луктерий вполголоса напевал что-то по-галльски, правя тройкой сильных мулов. Слова его песни были непонятны Амарилле, но тем не менее навеяли на нее сладостную истому от воспоминаний прошлого. Ее кормилица была отпущенница одного из родственников Фабия. По происхождению галлиянка, она, попав в рабство ребенком, забыла родной язык, но помнила песни родины, не понимая их содержания, как всякому помнится многое, слышанное в детстве, и часто ласковая Кетуальд пела по-галльски над колыбелью своей питомицы, укачивая ее и Гиацинту, спавших вместе.
Амарилла долго считала кормилицу своей матерью. Считала бы, вероятно, до своего замужества, но муж кормилицы, дерзкий грубый рыбак, однажды, напившись, обозвал ее подкидышем и объявил, что она не дочь его, а работница. Амарилла поплакала после такого открытия, но недолго, потому что была еще очень мала, а кормилица сумела ласками изгладить ужасное впечатление от слов своего супруга на юную душу ребенка.
Жизнь в этой зажиточной рыбацкой семье прошла для Амариллы довольно сносно среди трудов и простых сельских удовольствий. Рыбак иногда поколачивал ее, но этого не избегали и его собственные дочери, а так как разницы не было, то Амарилле не приходилось обижаться.
Песня Луктерия напомнила Амарилле все, что с нею было до ее внезапного превращения в аристократку. Она глубоко задумалась, уже больше не слушая повествований служанок. В руках их явилась корзинка с провизией. Голодная и утомленная красавица охотно закусила, потом откинулась на подушку и сделала вид, будто дремлет, чтобы ей не мешали слушать напевания галла. Эти мотивы воскресили в ее воображении целые вереницы былых сцен. Амарилла увидела хижину на берегу моря, лодку мужа кормилицы… разные лица стали мелькать перед нею… вот рыбаки поют хором, возвращаясь домой после хорошего улова. Вот младшие ребятишки кормилицы играют раковинами вместе с детьми сельчан и соседних помещиков. Вот является какой-нибудь бродячий фокусник, колдун, фигляр с учеными обезьянами или собаками, музыкант, и начинается в округе праздник. Все сбегаются, окружают артиста, дают ему деньги; смеху и шуткам при этом конца нет…
Эта былая жизнь представилась Амарилле до того сладостной, мирной и счастливой, что сердце ее так и запрыгало. Воспоминания рисовали ей прошлое все яснее, подробнее и наконец перенесли ее на неаполитанский берег. Амарилла, сделав вид, будто дремлет, наконец в самом деле уснула сладко и крепко, убаюканная пением Луктерия и мысленными картинами детства.
Солнце уже давно село, когда красавица проснулась в повозке, стоявшей в роще около красивого павильона милях в двадцати от города. Она встревожилась и стала упрекать служанок:
– Почему вы меня не разбудили? Мне пора домой!
– Добрейшая матрона, – сказала Мелания, – сон – самое лучшее лекарство в обстоятельствах, подобных твоим. Ты успокоилась, уснула. Мы боялись вызвать твое неудовольствие, потревожив тебя.
– А мы давно приехали?
– Давно. Благородной Фульвии будет прискорбно, если ее дорогая гостья не осчастливит ее виллу своим вниманием. Теперь уже вечер. По дорогам, конечно же, много пьяных по случаю триумфа. Если ты пожелаешь вернуться домой, то рискуешь получить оскорбление.