Исключая даточных и казаков, под рукою у Пожарского было всего-навсего около десяти тысяч человек разных чинов служилого люда. То — главная сила ополчения, костяк, опора его.
Первые несколько вёрст вовсе не спешила рать, приноравливаясь к походному шагу и порядку, подтягивая обозы, дожидаясь запоздавший пушечный наряд, людей и повозок. Но мало-помалу всё устроилось и сообразовалось, приняло должный вид, и рать стала согласным и слитным целым.
Был погожий вёдрый день — лето перешагнуло знойный возраст — изнурительные жары начали сваливать, и всё же солнце ещё палило немилосердно, едким потом пропитывалась одёжа, перед глазами колыхалось и переливалось марево. Только иной раз веяло неожиданно резким, сквозящим холодком.
На полях по сторонам дороги убирали хлеба. Там и сям среди клонившихся от тяжести наливного колоса стеблей видны были люди, от старого до малого. Со свежего жнивья, уставленного золотыми суслонами, взлетали грачиные стаи. Страда вошла в самый разгар.
Верно молвится: в жатву серпы горячи.
И верно, что лето об эту пору вприпрыжку бежит.
Мужики да жёнки тяжело разгибались с серпами в руках, пристально оглядывали ратников и снова принимались за работу: жатва не могла ждать. На колком и накалённом до нестерпимости ржанище корпеть крестьянину до изнемоги, трудиться целый день, пока не смеркнется. Не кто иной, как пашенник — становая жила Руси. Недаром былинный Микула Селянинович наделён таким могуществом, что не тягаться с ним целой княжеской дружине.
У иных из даточных мужиков чесались руки по серпу, да вящая страда, на которую шли, заставляла отводить глаза от жнивья.
Труся на мохнатой лошадёнке обочь телег, принадлежащих земской казне, чернявый Семён Иванов досадливо скривился и заломил шапку на затылок:
— Эх, не видали мы зажинок — не видать нам и оспожинок!
И верно, без мужиков, по нужде сменивших косу да серп на рогатину да чекан, зажинался первый сноп-именинник, считавшийся целебным, обвивался васильком да ромашкой, вносился с песнями в избу и ставился под иконы в красный угол. Без них будет связан и последний.
Только и остаётся что персты загибать: вот-де отошёл Афиноген-молчун, промелькнула Мокрида, миновал грозовой Илья, канул Трофим-бессонник, когда долго спать — добра не видать...
Хотелось бы не травить душу, не замечать надрывной страдной работы, которая всё ж мила да желанна, но как не заметишь, коль всюду, куда только достаёт глаз, — копны, бабки, суслоны, скирды и согбенные спины, и залитые потом лица? Не на месте была душа у ратников. И вот уже уставлялись взоры поверх нив, где стлалась в быстром полёте скопа, выслеживая добычу. Хищная птица наводила на другие мысли — суровые, жёсткие...
Прея в доспехах, молча тянутся по дороге ратники, молча же работают на виду у них поредевшие в лихие годы крестьянские семьи — каждому свой жребий, своя страда.
Дмитрий Михайлович ехал между свояком князем Иваном Андреевичем Хованским и Кузьмой Мининым. Ровная поступь коней выдерживалась неспешностью разговора.
— Не замедлите, — наказывал Пожарский, — отрядить в города сборщиков, дабы всех достальных ратных людей забрать нам в полки...
Сам Дмитрий Михайлович намеревался отъехать в Суздаль к Спасо-Ефимиеву монастырю поклониться родительским могилам.. Полки он оставлял на Минина с Хованским, которые в отсутствие большого ратного воеводы должны были довести ополчение до Ростова.
Издавна в обычае на Руси — святое почитание родителей и при жизни их, и по смерти. Поклониться родным гробам — всё одно что получить отчее благословение. Не мог почтительный Дмитрий Михайлович обойтись без сокровенной пособи, укрепляющей дух и веру, чтобы не ослабеть в бранях.
Но мешкал Пожарский с отъездом, всё никак не мог оставить спокойно шествующее войско. Одни наставления сменялись другими, словно вытягивая нескончаемую цепочку. Князь уже принялся за мелочи, стал наказывать бывалым мужам не ломать людей и лошадей долгими переходами без останову, кормить досыта, располагаться на стану плотнее. В конце концов Кузьма мягко прервал его:
— Полно-ка, уймися, Дмитрий Михайлович. Исполним всё по твоему слову. А ты езжай без опаси, недолга, чай, отлучка твоя.
В шлеме и кольчуге Минин выглядел искушённым многочестным воином из тех, кого на Руси издавна приставляли дядьками к отрокам из именитых родов, чтобы воспитывать и учить всяким ратным хитростям.