Были среди знамён тафтяное лазоревое с алой опушкой, зелёное с жёлтыми краями, пёстрое с белыми, лазоревыми, чёрными, жёлтыми да багряными клинцами, жёлтое со сказочным зверем грифом, чёрное с вышитым золотом орлом, чёрное же с крестом и херувимами, синее с серебряным месяцем и звёздами. Но преобладали цвета червлёные, чермные, огнеподобные.
— Гли-ко, Пожарский верно! — воскликнул Первушка, показывая рукой на подбористого сурового всадника в посеребрённом шлеме с опущенной стрелкой-наносником. Светло-гнедой породный конь плясал под князем, наблюдавшим сбоку за передвижением ратников.
— Чего таращиться? — отозвался Первушке его обидчик. — Сам Бог велел князю в сече быть. Да и нам тож.
Мужики сняли шапки, стали креститься за одоление над ворогом. Им, оторванным от монастырской пашни и приставленным в подмогу к пушкарям, предстояло биться впервые, и они немало страшились.
Отъехавшие далеко вперёд от защитного вала дворяне увидели перед собою войско противника чётко и ясно. Оно было гораздо наряднее и пестрее ополченской земской рати. Словно цветы на роскошном лугу, горели на солнце одежды и блескучие доспехи польского и литовского рыцарства. Кованые шлемы были украшены гребнями-чупринами, пучками перьев, узорными козырьками и наушами, прапорцами. На копьях, перевитых цветной тесьмою, подрагивали узкие флажки. Развевалось на ветру, полыхая над долгим конным строем шляхты, большое алое полотнище с белым, осенённым короной орлом посередине.
Из рядов ополченцев стали выезжать ретивые забияки, напоказ гарцуя и задоря неприятеля. Но войско Ходкевича стояло как вкопанное. Старые проделки не уязвляли его. Время тратилось попусту.
Пожарский подал знак рукой к наступлению. Тут же взревели сурны. Конные ряды дрогнули и устремились вперёд, ускоряя бег. Застонала земля от частых ударов тысяч копыт. Словно стараясь заполнить собой всё поле, конница развёртывалась вроссыпь.
Дико завопили татары из полка сибирского царевича Араслана Алеевича, которых поддержали их романовские единокровники, увлекаемые отважным мурзой Бараем Кутумовым:
— Ур-р-р! Ур-р-р! Ал-ла!..
— Ур-р-ра! — подхватили все ратники.
Страшный нарастающий вой заглушал другие звуки, даже бешеный перестук копыт. Он рвался из каждой груди, передаваясь скакунам, которые зверино завизжали.
Несясь рядом, Болтин с Жедринским тоже неистово вопили, покуда не сблизились с вражеской конницей. Плотный и ровный строй поляков неожиданно раздался, и перед разлетевшимися дворянами оказались ландскнехты с длинными, враз накренёнными пиками, за ландскнехтами были видны мушкетёры. Нижегородцы чудом сдержали коней, видя, как другие всадники напарывались на смертные жала.
Тут же раздался залп. У Болтина сшибло наручь с левой руки, Тимофею пробило кольчугу под мышкой. Невелик вред — оба родились в рубашке. Пороховой дым серым войлоком накрыл их вместе со смешавшимися рядами ополченцев. Лязг оружия, брань и стоны, отчаянное ржание и визги коней пронзали уши.
Когда дым порассеялся, стало видно, как, отступая и восстанавливая порядок, суетятся ополченцы. Польская конница стояла уже позади своей пехоты, а в пеших рядах, защищённые пикинёрами, сноровистые мушкетёры загоняли заряды в стволы ружей.
С воем и свистом влетев в свободный промежуток поля, помчались вдоль войск татарские лучники. Они были на диво резвы и вёртки. Целясь перед собой, мгновенно поворачивались в сёдлах и пускали стрелы в неприятеля. Казалось, невозможно было углядеть за ними и вовремя заслониться. Спорый густой дождь стрел посыпался на поляков. Но второй дружный залп из мушкетов охладил пыл татар. Они враз отпрянули.
На кнехтов двинулись ополченские копейщики, чтобы в единоборстве отвлечь их на себя, позволив своей коннице схватиться с польской. Ратники почти вплотную подошли к неприятелю, и тут случилось небывалое. Иноземцы применили неизвестный ополченцам приём — караколе, под стук барабана ловко перестроясь и переместившись. Копья проткнули только воздух.
Единым плотно сомкнутым скопищем тяжело и медленно стронулась с места шляхетская конница. Ополченцы уже были наказаны за свою неосмотрительность, и рыцарство вознамерилось проучить их более жестоко. Так, чтоб, кто останется в живых, — век помнили.
Пожарский выехал из рядов своего войска. Привстав на стременах, чтоб многим было его видно, вскинул лёгкую персидскую саблю, цепким взглядом глянул влево и вправо. Нигде он не заметил слабины, нигде не усмотрел смятенности, ничто его не насторожило: войско было готово биться без страха. Неспокойный конь под князем, круто выгнув шею и загребая передним копытом, погремливал тяжёлой сбруей, украшенной серебряными бляхами. Пожарский несильно дёрнул повод, пустил коня рысью.