Как туча с тучей, два войска сшиблись в смертельной рубке и попеременно стали теснить друг друга.
Ополченцы силились пробить сплошную стену поляков, но это им никак не удавалось. Шляхта напирала мощно, отбивая таранные наскоки и не рассыпаясь. А если отклонялась на шаг, то вперёд продвигалась уже на два. Молниями блистали сабли и, схлестнувшись, брызгали крошевом искр. Разъярённые кони с пронзительным ржанием вскидывались на дыбы, били передними ногами, кусались. В адской сумятице ломалось железо. Кровь орошала доспехи. Стоны мешались с исступлённым ором. Валились под копыта и погибали в свирепой давке свои и чужие.
Сильны были польские рыцари, а ратникам Пожарского умножала силы отвага. Все давали зарок стоять до конца, не посрамить себя и родной земли. Играючи отбивал удары справный Иван Доможиров и сам не давал пощады. Вламывался в гущу доблестных польских гусар Кондратий Недовесков, с лютостью дрались все смоляне. Не переставали ответно нажимать на врага владимирцы с Измайловым. Рубили наотмашь гайдуков ополченские казаки. Безоглядно, с молодой удалью ратоборствовали Болтин и Жедринский.
Однако всем с той и другой стороны нужна была передышка. Немели намахавшиеся руки, ломило плечи, нестерпимо горело меж лопатками, будто от калёного железа. Тяжёлые доспехи мешали дышать, всё тело под ними обмывалось потом. Разъезжались противники, оставляя на поле скорченные трупы в крови и раскиданное оружие, и вновь смыкались, вновь увечили друг друга и проливали кровь.
Мало-помалу стал ломаться шляхетский строй, из которого вырывались отдельные хоругви. Вихрями закрутило по полю всадников, смешало всех в одну коловерть.
Живой людской вал подхватил Пожарского, и князь с трудом удержал коня, пропуская мимо себя накатистые клокочущие потоки. Надо было оглядеться. Солнце уже стояло над самой головой, а сече конца не угадывалось.
Пожарский с беспокойством обозрел поле брани. Повсюду, насколько доставали глаза, кипела и ярилась битва. Его вполне могло удоволить, что нигде не дрогнули и не отступили ополченцы. С похвальным упорством сражались по правую руку полки Лопаты и Дмитриева, а по левую — Хованский с Турениным. Но что будет после полудня? Князь резко мотнул головой, словно пытаясь отогнать подступающую тревогу, но она не исчезала. Ратники из княжеской охраны заметили, как судорога на миг исказила мрачное лицо Пожарского.
Конь под князем дымился паром, с губ падала пена. Пожарскому подвели другого скакуна. И ополченский воевода устремился вкось по полю, высматривая, где нужна незамедлительная помощь. Его знамя из конца в конец перемещалось за ним.
Не обмануло дурное предчувствие Пожарского. Чтобы добиться перевеса наверняка, Ходкевич бросил на ополченцев большие свежие силы. На поле высыпали удалые черкасы Зборовского и атаманов Ширая с Наливайкою. Ловко закрутили они вскинутыми саблями, замелькали повсюду высокими бараньими шапками и чёрными киреями, заблажили по-сечевому:
— Пугу!.. Пугу!.. Пугу!..
И не выдержали мощного накатного удара ополченцы. Будто крутым водоворотным течением их стало дробить и относить назад.
Подкрепление нужно было позарез. Но от Трубецкого ни слуху, ни духу. Затаился Трубецкой за рекою, невесть чего ждёт. Может, разгрома ополчения? Даже пяти уступленных ему сотен не вернул. Явные ковы!
Всё упорнее шляхта и черкасы теснили дворянскую конницу, пытаясь прижать её к реке. Передние хоругви уже вломились в черту сожжённого Деревянного города, но рытвины и груды обугленных развалин мешали продвижению. Несподручно было и ополченцам. Пожарский распорядился спешиться. Поляки тоже оставили сёдла. Подоспела их проворная пехота. Ландскнехты, гайдуки и драгуны с ходу ринулись на приступ укреплений.
Одна за другой загремели ополченские пушки.
Первушка еле поспевал управляться с ручным мехом, чтобы раздувать огонь на железном листе с коптящей смолою, куда были уложены вынутые из коробов ядра. Накалив их докрасна, хватал рогачом и подтаскивал к наклонно установленному короткому орудию, возле которого хлопотали пушкари. Один из них споро набирал совком из ямчужного бочонка порох, сыпя его в дуло. Другой следом набивал туда битый камень и мокрые тряпки. Третий подхватывал у Первушки рогач и опрокидывал капающее смолой ядро в дуло. А четвёртый, насыпав порох в запал, подносил к затравке пальник с горящим фитилём. Пушка с оглушительным грохотом подскакивала, изрыгая, словно адское чудище, огонь и дым.