Путь гетману был открыт. Но сперва к Серпуховским воротам медленно двинулся громадный обоз с продовольствием. Более четырёхсот тяжело груженных повозок тянулось из гетманского лагеря на Большую Ордынку. По бокам дороги шествовала усиленная охрана.
На стены Кремля и Китай-города, что выходили на реку, поднялся весь осаждённый гарнизон, ожидая скорого появления спасителя гетмана. Кое-где зубцы на стенах были разбиты ядрами, а тесовая кровля порушена, но поляки уже пренебрегали укрытиями, толпились на открытых местах. На многих белели повязки, иные передвигались с трудом. Позавчерашняя сеча стоила больших жертв. Гарнизон обессилел до того, что не дерзнул выйти из ворот. Вторая вылазка могла бы завершиться полным истреблением. Ветер сердито трепал синие потёртые плащи осадного рыцарства, которое голодными глазами всматривалось за реку.
Солнце ещё высоко стояло над землёю. Пластались по голубизне перистые облака. Гетманский обоз уже достиг середины Большой Ордынки. Его голова упёрлась в перегородивший улицы тын Климентовского острожка, и жолнерам пришлось настежь распахнуть ворота, чтобы пропустить повозки сквозь острожек. Тут и обрушились на врага переведшие дух казаки. Зазвенело острое железо. Испуганные внезапными громовыми криками и пальбой лошади стали рваться из постромок, опрокидывали телеги. Сыпались под ноги ошалевшим жолнерам кули и бочонки, короба и корзины. Мучная пыль мешалась с пороховым дымом.
Смело вступили в схватку удальцы Невяровского, но подбегали и подбегали новые казаки, неистово лезли напролом. Смяты были невяровцы, гибли под саблями испытанные венгры Граевского, которым негде было развернуться и сражаться в правильном строю. Теснили казаки и черкасскую конницу Зборовского, заметавшуюся меж опрокинутых телег. Некоторые из казаков бросились в бой на конях, по бокам которых были приделаны торчком острые косы, что пропарывали в тесноте скакунов противника.
Сумятица была страшная. Не замечая своих и чужих потерь, казаки ворвались в острожек. И тут никто никому не захотел уступать.
Кучка гайдуков засела в соборе, паля из мушкетов. Туда устремилась целая станица. Вперёд вынесся юный Мишка Константинов в измазанной дёгтем рубахе и со знаменем в руках. Мишке хотелось подвига и похвалы товарищей. Две горячих пули угодили ему в бок повыше поясницы. Смельчак упал, и знамя его накрыло. К счастью, невдалеке от Мишки оказался его брат Иван, он вынес раненого из сечи.
Во всех уцелевших церквях в Замоскворечье и в Заяузье ударили колокола. На помощь казакам к острожку набегали москвичи. Трупами была устлана дорога у острожных ворот, много народу полегло обочь дороги.
Путь в Кремль польскому обозу напрочь был закупорен мёртвыми телами.
Только благодаря неимоверным усилиям драгун попытки казаков захватить обоз не увенчались успехом. Да и сами казаки положили много сил на взятие острожка. И затворившись там, а частью засев у дороги в крапивах, чтобы вмиг подняться при сполохе, они наладились на отдых. Близок был вечер, и возобновления сечи не предвиделось.
Недвижно стоял на Большой Ордынке застрявший обоз. Проскакав вдоль него чуть ли не до казацкой заграды, Ходкевич уверился, что обходной дороги нет, а его войско валится с ног от усталости. Многие с утра не знали передышки, пехота же почти вся была выведена из строя. Гетман повелел ротам ставить шатры и развести костры вблизи Большой Ордынки. Он не сомневался, что московиты изрядно выдохлись и ныне его не потревожат: для них день выдался тяжелее, чем для поляков.
Багровый, словно налитый кровью, шар солнца нависал уже над самым окоёмом. Замолкли колокола. Задремали за тыном отвоёванного острожка и в крапивах усталые казаки. Невдалеке от обоза пахолики разводили костры. Потянуло запашистым дымком от польских стоянок. На Москве-реке, у злосчастного Крымского брода, черпали котлами воду для похлёбок с одного берега поляки, а с другого — ополченцы Пожарского. Всё замирало кругом. Усталость была сильнее вражды.
4
Подавлен и растерян был князь, зная, что едва ли добьётся успеха в решающей сшибке с Ходкевичем завтра. Ничем не порадовали его ныне помощники, оплошавшие перед Калужскими воротами в Замоскворечье: гетман гнал ополченскую конницу, как стадо. Теперь благополучному исходу дела могли поспособствовать только казаки Трубецкого, но тогда они все должны быть под началом одного ополченского воеводы.
Как того достичь, Пожарский не ведал.
Ожидая полковых воевод на совет, он напрасно ломал голову. Ныне за день довелось наслушаться всего: и молитв, и утешений, и проклятий. В шатрах, где лежали раненые, в голос поносили его за неудачу в утренней сече и отступление. Всему он внимал без гнева и возражений, не позволяя себе расслабиться.