— Следуй за мной, — бросил гонцу Пожарский, направивши коня в открытые ворота Кремля.
Гонец беспрекословно тронулся за ним, держась вровень с княжьим стремянным.
У старого годуновского подворья всадники спешились. Тут теперь вместо пленённого Струся располагался боярин и воевода Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Его не знающие стеснения холопы лениво подошли к Пожарскому и спутникам князя, приняли коней.
Ополченского воеводу смущало и сердило, что его чванливый сподвижник занял хоромы царя Бориса, но он молчал, сам оставаясь на Арбате, где перебрался из тесной избы в кельи Воздвиженского монастыря. Немотствовал Дмитрий Михайлович и после того, как проведал, что Трубецкой умыслил заполучить государев престол и венец, о чём уже трубили по всей Москве продажные людишки, подговаривая народ, чтобы быти на Руси царём болярину Митрию, зане казаки им не нахвалятся. Кто начинал прекословить тем людишкам, того они поносили почём зря. И уже загодя подтаскивали Трубецкому приезжие вотчинники и торговые гости дорогие поминки: и бархаты, и объяри, и атласы, и камки золотые, и соболей, и узорчатые сосуды. Дулся пузырём от важности Трубецкой, задирал свой буграстый носище, умильно моргал круглыми рачьими глазками. Не надев венца, уже царём себя видел. Тошно было от того Дмитрию Михайловичу, но стискивал зубы, безмолвствовал.
Всё время после соединения ополченской и казацкой ратей не оставляла Пожарского подавленность. Упустил он власть, поступился своею волей, подчинившись напыщенному строптивцу, коего бы жестоким судом судить за его изменнические уловки на поле брани. Перестав быть первым, Дмитрий Михайлович чуял, что скоро не станет и вторым, вытесненный расторопной знатью. В Ярославле у него опорою был Минин, тут, по прихоти Трубецкого, он лишался верного помощника. Имя Минина уже исчезло из земских грамот.
Как обессилевших пловцов течение, князя с Кузьмой всё дальше и дальше относила друг от друга маятная суета раздельных трудов.
Поднявшись на крыльцо годуновского терема, Дмитрий Михайлович прежде чем войти в горницу наказал гонцу обождать его в сенях.
У Трубецкого шёл пир горой. Боярин не жалел серебра, заведя обычай устраивать пьяные застолья и щедро потчевать угодное ему дворянство и казацких атаманов. Попойки удавались не хуже былых тушинских, и Трубецкой легко сговаривал ублажённых им хмельных гостей провозгласить на предстоящем соборе государем его.
Пожарский пожаловал в самый разгар пиршества, стоял густой шум, здравицы следовали одна за другой, за столами клялись в дружбе и целовались от умиления.
— Буди здрав, великий князь и государь всея Руси Дмитрий Тимофеевич! — как всегда спеша опередить других, тянулся к Трубецкому с полным кубком стряпчий Иван Биркин.
Пожарского заметили не сразу. Увидев же, обрадовались несказанно: наконец-то смирил гордыню и почтил боярскую застолицу. Ни слова не говоря, Дмитрий Михайлович отвёл рукой протянутый ему кубок, толкнул дверь, кликнул гонца, а, когда тот переступил порог, сухо обронил:
— Молви.
В наступившей тишине гонец раздельно, слово по слову, произнёс:
— Окольничий князь Мезецкий доводит вам, что король Жигимонт с войском пришёл брать Москву.
Захмелевший Трубецкой уронил чарку на стол.
5
Сигизмунд выступил в московский поход из Вильны во второй половине августа. Большого войска ему не удалось собрать. Королевская казна была пуста, и не стоило созывать сейма, чтобы убедиться в желании высокородного панства прекратить войну с Московией, ибо всякая затяжная война неизбежно влечёт за собой новые налоги. Как никогда Сигизмунд нуждался в скором успехе.
В Вильне король был с молодой женой и всем своим двором, развлечения и приёмы следовали чередой, но Сигизмунд не захотел задерживаться доле — он получил тревожные вести из Москвы и готов был поступиться многим ради того, чтобы восторжествовать в русской столице. «Виктор дат легес».
Снова непроницаемо суровым был вытянутый лик Сигизмунда с длинными закрученными усами и испанской бородкой, черны его одежды, и тонкими холёными пальцами он крепко держал поводья, восседая на коне не менее величаво, чем на троне. Рядом с отцом ехал в такой же угрюмости пухлотелый Владислав, которого король захватил с собой, не без колебаний решив отказаться от короны московских царей в пользу своего семнадцатилетнего отпрыска. За немногочисленной свитой двигалось всего лишь несколько конных хоругвей и два регимента наёмной немецкой пехоты. Пополнить войско Сигизмунд рассчитывал в Смоленске.