— Не по мне приглядываться, — расстроился детина. — Я ведь не сробел, а малость замешкался, поразмыслить было недосуг.
— Вот и поразмысли, дабы не переть телком сломя голову...
Прошло уже, верно, более часу, а сражение не стихало. Потеснённые тушинцы держались стойко. Но уже и с боков во всю силу налегали так, что треск и гром сотрясали придорожные рощи, где тоже завязывались схватки. Непрестанно вздрагивали и раскачивались молодые осины и берёзы, густо роняя листву на мёртвых и раненых. Всё чаще ратники сменяли друг друга для поочерёдных передышек, и сеча то утихала, то вскипала с новой силой. Пожарский не мог ждать никакой подмоги, и про то смекнул Сальков, надеясь, что возьмёт числом. Но если его мужики валили скопом и без разбору, то Пожарский расчётливо вёл битву, перемещая сотни на самые уязвимые места.
И настал час, когда поколебалась воровская рать. Один за другим тушинцы стали выезжать из боя, скрываясь в рощах. Целая толпа их сыпанула в сторону и вброд через мелкую речушку.
Дивясь невиданному для него зрелищу кровавой сечи, Фотинка внезапно заметил какое-то замешательство позади сальковского воинства. Там тоже замелькали сабли и раздалась пищальная пальба.
— Гля-кась, княже: ровно бы и туда поспели наши пострелы, — указал он Пожарскому.
Князь, недоумевая, только покачал головой.
Уже видно было, как повсюду панически рассеивалась ватага. Пришпорив коня, князь с места рванул вперёд. Фотинка поскакал следом. Их отдохнувшие лошади скоро оказались в голове погони и помчались дальше, словно бы расчищая путь — так резко и уступчиво шарахались от них в испуге и смятении показавшие спины тушинцы.
Вскоре князь с Фотинкой натолкнулись на незнакомый, вызвавший вражеское замешательство отряд из доброй полусотни мужиков, которые, заслонив вкруговую припряжённых к большой пушке лошадей, всё ещё доставали своими пиками, навязнями и топорами безоглядно прущих на них беглецов. Бились они молча и сурово, будто работая.
— Бог на помощь! — весело приветствовал их князь. — Чьи вы, молодцы?
Из круга выступил один из мужиков с густо посеребрённой бородой и зоркими глазами, пристально посмотрел на князя, но не успел разомкнуть уста, как Фотинка с криком слетел с коня и бросился к нему:
— Дак то же!.. Дак то же!..
2
То был Кузьма Минич.
Полтора месяца назад по наказу воеводы Репнина он снова повёл из Нижнего снаряженный обоз с кормами — хлебом, крупами, солониной, вяленой рыбой, маслом и медами, чтобы доставить их нижегородским ратникам из шереметевского войска во Владимир. Но благополучно добравшись до места, Кузьма не застал своих — Шереметев уже вывел рать из Владимира и двигался в Александровскую слободу на соединение со Скопиным. Задержался лишь один микулинский полк, ходивший к Суздалю на объявившегося там Лисовского. После нескольких неудачных стычек полк ни с чем возвратился во Владимир и, передохнув, отправился вслед за главным войском. Вместе с микулинцами тронулся и Кузьма догонять своих ратников.
Нагруженный доверху обоз, тяжело раскачиваясь и скрипя, тащился медленно, не поспевал за полком и настигал его только на привалах и ночёвках. Кому покой и отдых, а обозным мужикам малая передышка. Лошади были изнурены, сами они чуть не валились с ног. А тут ещё зарядили дождички, дорога намокла и разбухла, ехать становилось всё тяжелее.
То вырываясь на своём коньке вперёд, то приостанавливаясь и пропуская мимо себя весь обоз, Кузьма зорко оглядывал поклажу, подбадривал мужиков, помогал, если случалась какая-нибудь заминка. В сером сукмане, опоясанный широким зелёным кушаком, в круглой шапке с зелёным же суконным верхом и с саблей на боку в простых ножнах он казался мужикам не плоше любого воеводы. Они за глаза так и называли его, дивясь, что он ещё не обрёл начальственной осанки и спеси, но вместе с тем радуясь редкой доступности и уважительности поставленного над ними верховода. С ним легче было переносить тяготы длинной и нудной дороги, потому что он спал вповалку вместе со всеми, хлебал кулеш из одного котла, латал, если попросят, чужую упряжь, словом — соблюдал себя не по чину, а по совести. Однако прост-то был прост, а порядком и делом не поступался, потому и слушали его с охотой, и советов его не гнушались. Молвит — будто по мерке отрубит, всяк видел: работящему в толк, а ленивому в назидание.
Приглядывая за обозом, Кузьма невольно останавливал взгляд на увядающей красе окрестных лесов. Полыхали золотой парчой боярышни-берёзы, багрянели вёрткие листья дрожких осин, рдяные ожерелья рябин красовались средь тёмной зелени елей. В извечно вершившемся действе смены времён года было притягательное величие неведомой силы природы. Здесь всё шло разумной чередой, ни в чём не виделось насильства и злонамеренной пагубы, и Кузьме думалось, что так должна протекать и жизнь человечья.