В смятенном нетерпении Марина грубо бранила спивающегося тушинского царика, торопя его поход на Москву. Но он никак не мог сговориться то с заносчивыми польскими ротмистрами, требующими платы вперёд, то с буйным норовистым казацким кругом, то с переметнувшимися москалями. Не было согласия, и не было единства.
Тушино одолевали распри. Они усилились после ратных удач Скопина-Шуйского, измотавшего ватаги Зборовского и отразившего сапежинский налёт, и вовсе обострились с приездом послов от Сигизмунда, который звал шляхетское рыцарство к себе под осаждённый Смоленск.
Приникнув к заиндевелому слюдяному оконцу и продышав в нём две талинки, Марина со своим суженым сиротски следили за шумной встречей гонористой шляхты с такими же гонористыми королевскими комиссарами, не удостоившими супругов даже визитом.
— Жечпосполита! Жечпосполита[23]! — возбуждённо ревела патриотическая часть поляков, взявших сторону короля.
— Вольнощь! Вольнощь! — перебивала её та, что поддерживала упрямого Ружинского.
Он вещал, что король зарится на добычу, которая по праву должна принадлежать только тушинским наёмникам.
День за днём распалялись страсти, отрывая хоругвь за хоругвью от Тушина. Ян Сапега, объезжая клокочущее становище, призывал ротмистров не перечить королю. Распадалось двадцатитысячное польское воинство.
Только Ружинский со своей шляхтой, черкесы и донцы лихого красавца Заруцкого[24] да свирепая татарская конница не покидали станов. И этих сил было с избытком, чтобы сплотиться и добить стянутое в Александрову слободу скопинское войско. Но вдруг перед самым Рождеством царик исчез. Отчаянию Марины не было предела — рушились все её надежды. И, заливаясь злыми слезами, она проклинала Ружинского, которому ничего не стоило убить царика-ослушника, пустившегося на тайные сговоры против него.
Накануне царик впотай свиделся в своём деревянном дворце с незабвенным покровителем и приятелем паном Меховецким. Но Ружинский проведал об этом. Разъярённым вепрем он вышиб двери и вломился в покои. Зажимая одной рукой незаживающий бок, он другой бешено рванул из ножен саблю. Тучный Меховецкий, не успев отклонить бритую голову, замертво рухнул на лавку под сокрушительным ударом. Царик пустился наутёк и схоронился у Адама Вишневецкого, однако и там нашёл его неистовый гетман. С грохотом и звоном полетели ковши и чарки со стола.
Треснула пополам орясина, которой пан Роман без всякой пощады вытянул по спине вельможного пана Адама. Отброшенный в угол, ошалевший царик пьяно икал, прикрывая лицо полой бархатного кафтана и суча ногами.
— У, быдло! — заорал на него Ружинский. — Подлы монстру и подлы хлоп!.. Як Бога кохам, поконаю, врог... Кто ты ест? Шкодливы хлопак! Фальшивы цар...
И вот царик пропал. В поисках его Марина кинулась было к дворам москалей, но столкнулась у поставленного наспех церковного сруба с самим патриархом Филаретом. Даже в облезлой лисьей шубе, надетой поверх обыденной монашеской рясы, Романов был статен и величав, грозные очи под густыми разлётистыми бровями полыхали ненавистью, лик был бледен и истомлён.
— Цыц, еретичка! — вскричал он на Марину, как на дворовую девку. — Сгинул ирод твой бесследно, и тя Божья кара найдёт. Не взыскуй того, чего нету и чему уже не бысть!
Словно от огня, отшатнулась от него изумлённая Марина, хорошо помнившая, с каким смирением и чинностью внимал недавно патриарх бессвязным хвастливым речам её царственного мужа. Яркие клюквенные пятна высыпали на её мелово-бледном лице, заливая лоб и щёки.
Встрёпанная, зарёванная, с распущенными власами, она бродила по польскому стану, заглядывая в шатры и палатки, избы и землянки, стараясь хоть что-нибудь проведать о царике. Но везде её встречали с хохотом или похабной бранью. Насильно затаскивая к себе, разгулявшиеся жолнеры опаивали её вином, тискали, как последнюю шлюху, понуждали к сожительству. Безумство овладело Мариной, и голубая её кровь сменилась на чёрную — дикую и пакостную. Не было больше гордой шляхтянки — была задурившая в отчаянии, неразборчивая и неряшливая блудница.
В грязном шатре задремавших после долгой попойки гусар и отыскал её верный царику Иван Плещеев-Глазун. В тяжёлом шлеме с пышными перьями и гусарском плаще, скрывавшем её щуплое тело, неузнаваемая Марина квело поматывалась из стороны в сторону, восседая верхом на сосновом чурбаке, что был водружён прямо посреди заваленного объедками и опрокинутыми чарками стола. Она была так пьяна, что вовсе не заметила, как Плещеев задул огонь в сальных плошках, взял её на руки и осторожно вынес к возку.
24