Когда гусары, бросившиеся следом за гетманом, склонились над ним, они услышали лишь затихающие предсмертные стенания. Роману Ружинскому было тридцать пять лет от роду, но ничего доброго за отпущенные ему годы он не совершил, и потому, освобождая проход, его тело брезгливо сбросили с лестницы. Так, непогребённым, оно и осталось лежать на подтаявшем снегу.
После смерти гетмана мало кто задержался в монастыре. Отряд скопинского воеводы Григория Валуева с первого приступа взял разорённую обитель. Резвые стрельцы наскоро обшарили запустевшие монастырские покои и пристрой. В одной из келий они обнаружили Филарета.
Поставленный перед воеводой патриарх был растерян и жалок. Он покорно Ждал своей участи, не надеясь на помилование. Слишком жестоко стрельцы расправились с пойманными тушинцами. Трупами был завален двор. И Филарет содрогался от жуткой мысли, что его тело будет захоронено вместе с ними, рядом с прахом проклятого Малюты Скуратова, когда-то погребённого тут.
— Чего возиться? — сказал Валуеву нетерпеливый десятник. — Пристукнем и дело с концом.
— Повезём в Москву, там бояре порешат, — рассудил Валуев, радуясь своему скорому успеху.
3
По всему тушинскому пепелищу унылой нежитью слонялось десятка три бродяг в отрепьях. Вороша клюками и палками золу, словно палую листву в грибную пору, они наудачу искали поживу. Никто никому не препятствовал, друг друга опасливо сторонились, благо было где разминуться — места с избытком хватало всякому.
В обезображенном чёрным горелым развалом просторе устаивалась мертвенная кладбищенская тишь. Из края в край тянуло острым запахом напитанной сыростью гари. Скупыми посверками сёк предвечернюю сумеречь вьющийся снежок.
Боясь упустить случай, Фёдор и Семён Хоненовы ещё с рассвета подогнали сюда лошадь, запряжённую в дровни. Тихона с братьями не было. Отосланный из Суздаля воеводой Просовецким присмотреть себе селеньице, он сгинул в безвестности. Не диво, мужики отовсюду гнали и били смертным боем новоявленных, садившихся им на шею поместников.
Уж вдосталь наполнились дровни разным железным ломом, что сгодится на продажу. Но Хоненовым было мало собранных в полусгоревших срубах сковород, рукомойников, замков, гнутых подсвечников, покоробленных иконных окладов. Они жаждали сокровищ. Ведь не единожды после пожаров схороны да погреба целёхоньки оставались. И где не управлялся Фёдор с палкой, туда поспевал Семён с лопатой.
Неподалёку от усердливых братьев, пересекая им путь, похаживал невзрачный согбенный мужик, набивал всячиной суму. Братья с неприязнью взглядывали на тщедушного старателя: чего доброго, ещё выхватит гожую кладь из-под рук. От Семёна не укрылось, как мужик внезапно заозирался и что-то быстро сунул не в сумку, а за пазуху. Верно, непроста находка. Семён тут же толкнул в бок Фёдора. Вдвоём они подались к мужику.
— Удачлив промысел? — с притворным благодушеством спросил его Фёдор.
— А вам пошто знать? — распрямил спину и настороженно покосился на братьев мужик. — Како тута промышление? Сплошью горелыцина.
По затравленному беспокойному взгляду мужика Фёдор понял, что опасаться нечего, можно и напереть.
— В суме-то что?
— Гвоздье подбираю. Али скупить хотите?
Братья впрямь смахивали на бывалых скупщиков в своих затасканных одеждах, которые словно были извлечены из сундуков людей разного чина и достались братьям по дешёвке как старье за ненадобностью. На Фёдоре был истёртый кафтан с облезлой меховой опушкой, на Семёне — крытая тиснёным бархатом ветхая шуба с отодранным воротом. Собираясь на пепелище, оделись они поплоше, чтоб не приманить грабителей.
— Было бы что скупать, — принялся водить за нос недоумчивого мужика Фёдор. — Хламу-то и у нас лишку.
— Неотколь добыть, — пригорюнился мужик. — Без никоторой заступы брошены мы на погибель верную. Отовсель гонимы, повсель незваны. А и тех из нашего брата, у кого дворишки покуда целы, беда изводит, всё вымётыват подчистую. Сгинет пахотник — не станет и бархатника...
— Кажи-ка что в суме, — не вынес Фёдор сетования, на которое сам при нужде был горазд.
— Гляньте, — мужик покорно потянул за грязную лямку, передвинул суму на брюхо и отогнул холстину.
— А за пазуху то ли самое клал? — вдруг цапнул его за лыковый поясок изловчившийся Семён.
— Пусти, окаянный! — вырвался мужик, мигом смекнув, что шутки будут плохи. — Не пристало так-то, не по-людски. Есть ли кто на свете без обману?! И воля-то мне в неволю... Отступитеся от меня, не берите грех на душу. У вас пущай своё, а у меня своё!..