Однако краса свежего зимнего утра не мешала Скопину помнить о деле. Он остался доволен осмотром: рвы глубоки, валы надсыпаны круто, частокол крепок; всё же не удоволившись пояснениями услужливого городного головы, который изрядно суетился, забегая вперёд коня главного воеводы и путаясь ногами в полах длинного кафтана, Скопин направился к посошным мужикам, томящимся у костров в ожидании, что же порешат начальные чины, не узрят ли какого промаха для неотложных доделок.
Мигом обнажились склонённые мужичьи головы. Скопин молодцевато привстал на стременах:
— Похвально усердие ваше, работные! Велю накинуть сверх двух рублёв, что положил вам городной голова, ещё полтину. Чаю, не будет скудна плата.
— Бог тебя храни, боярин князь Михайло Васильевич! — в пояс поклонились мужики, взмахнув правой рукою и опуская её долу. — Велика твоя милость, снизошёл до нас, чёрных людишек.
— Добро. Не посрамитеся и впредь. В поход вас возьму. — От зорких глаз воеводы не ускользнуло, что мужики враз принасупились. Рукоятью плети он сдвинул богатую шапку с золотой запоной на затылок, улыбчиво примолвил:
— Я, чаю, дольше вас в своём дому на печи не лёживал.
— Было бы проку надрываться, государь, — насмелился один из мужиков, словно для защиты выпершись острым плечом. — Дворы-то наши, вишь, без догляду. Беды б за отлучкою не вышло: злыдни-то все вокруг и кряду палят и крушат. А мы тута заплотами тебя огораживаем. Долго ли мыслишь за ими хорониться?
Юношески миловидное безбородое лицо Скопина расплылось в широкой улыбке, и он, не сдерживаясь, захохотал:
— Хорониться? Эки бредни!.. Чуете, — обратился к сопутникам, — кака слава мне уготована, коли замотчаем?
Те напыжились: не след, мол, печься царскому племяннику и военачальнику о доброй, худой ли славе черни. Лыков выказал своё недовольство тем, что резко смахнул налетевший снежок с широкого ворота мухояровой шубы на куницах.
— Часу медлить не станем, — уверил мужиков князь Михайло. — Ждём царского повеления. Царёвою волей двинемся. А заплоты!.. Бережёного небось Бог бережёт. Польским разбойникам Сапеге да Лисовскому заплотами мы кость в горле, чрез нас не переступят...
К самой поре подгадали и вывернулись из толпы Подеев с Гаврюхой, подали Скопину бумагу:
— Прими, осударь, жалобишку.
Князь мельком пробежал глазами написанное, вслух произнёс конечные строки:
— «К сему руку приложил торговый человек Нижня Новгорода Кузьма Минин». — Резво вскинул голову: — Где сей смельчак?
— Хвор лежит, — ответил Подеев.
В сильном волнении он мял в руках заношенный треух. Гаврюха, почуяв грозу, уже отступал в толпу, коленки у него подрагивали.
— Нечестно, стало быть, вас принудили?
— Истинно так, осударь.
— Писано тут, — тряхнул князь Михайло бумагой, скосившись на Шереметева, — что ты, Фёдор Иванович, держишь без нужды извозных людишек нижегородских да от посохи их не избавляешь. Круто писано. А здраво всё ж. — И, подумав, соломоновски рассудил: — Казни либо милуй. Не моё, а твоё слово должно быть.
— Ступайте с богом, — с полной бесстрастностью махнул рукой Шереметев нижегородцам. С лёгкостью наложил запрет, с лёгкостью и отменял, однако чутко уловив желание Скопина и тем расположив к себе царёва племянника.
— Не гоже эдак-то, — вставился вдруг подскочивший городной голова. — У меня рук нехватка. Отколь взять?
— Спроса с тебя не сыму, — построжал Скопин. — Знаю твой обиход. Чужих не прихватывай и своих не обижай. Мне в войске плутовства не надобно.
Отозвавшись в обступивших слободу лесных чащах, ударил благовестный колокол-новгородец, привезённый сюда Грозным из опального города.
— Никак обедня уже, — снова взбодрился князь Михайло и тут же уставился на дорогу, уловив сквозь колокольный гул частую дробь копыт.
Опрометью, будто за ним гнались, выскочил из лесу вершник, подлетел к Скопину:
— Ляхи от Троицкой обители уходят! Окромя Сапеги, никого уже там нет!..