Надвое разодранная грамота полетела к ногам рязанцев. Те оторопели.
— Что? О чём писано? — встревожились все вокруг.
Скопин не отвечал. Он низко склонил голову, унимая гнев или устыдясь вспыльчивости, всполошившей окружающих.
Делагарди мягко тронул его за плечо, но отдёрнул руку — плечо было неподатливым, окаменевшим, и он стиснул рукоять шпаги. Лыков с Куракиным пристально разглядывали рязанцев, не знавших куда деваться. Шереметев был невозмутим. Лишь отважный усач Зомме отличился проворством, сбежав с крыльца и прикрыв собой полководца.
В почтительном отдалении напряжённо ждало развязки служилое дворянство. Нетрудно ему было смекнуть, о чём шла речь в ляпуновской грамоте, оно и само бы поддержало Прокофия, не желавшего больше сносить оплошного безвольного царя, если бы Скопин не был так безоглядно предан своему дяде. Может, всё-таки Ляпунов проймёт Скопина?
Наконец юный князь поднял голову. В глазах его уже не было ярости. Смятенные рязанцы покорно пали на колени. К ним сзади подобралась стража, и острые бердыши зловеще нависли над ними.
— Лютой казни достойны вы за крамолу, — с тяжёлым вздохом молвил Скопин ляпуновским посланцам. — На что уповали? На измену мою? Али за недоумка посчитали? Молод, горяч-де — Мономаховой шапкой мигом прельстится. Коим проступком обнадеял я вас, чтоб отступником меня счесть? Я по гроб верен государю...
— Помилуй, княже, — запричитали рязанцы. — В сущем неведении мы. Прокофий нам грамоту запечатану всучил. Его к ответу зови!
— Не ждал я подвоха от Ляпунова. Полагал, в разум пришёл он. Нет, разума у него мене, нежли наглости. — К Скопину уже возвратилось спокойствие.
— Сам уклонился, а наши головы подставил, — расплакались рязанцы.
— Идите прочь, вон с глаз долой! Не хочу подобиться Грозному в его убежище, а то не избежать бы вам наказания.
— Остерегися, Михайло Васильевич, не отпускай их, — сбросив оцепенение, тихо посоветовал искушённый Шереметев. — Положи предел доброте своей, с пристрастием допрос учини.
— Брось, Фёдор Иванович, таки дела не по мне.
Не желал знать Скопин, что добродетель сама может быть наказуема, не хотел допускать ожесточения, которое и без того переполнило родную землю. Снова на его юном лице расцвела улыбка, и он широким радушным взмахом руки пригласил воевод разделить его трапезу.
4
— Вконец изводит, нечиста сила! Верёвки из нас вьёт! Дурит без передыху! Козни таки чинит, ровно и не отпущены мы!..
В лачуге Уланки не повернуться, мужиков набилось, как грибов в кузовок. Потрясали они кулаками, жаловались на надзорщика — городного голову. Припёртый ими Кузьма не мог встать с лавки. Так и сидел, поджавшись, в накинутой на исподнюю рубаху шубейке, босой, в руке шило, с колен свисали ремни конской упряжи.
— Чай, собралися уже, — дождавшись, когда все умолкнут, подивился Кузьма. — Не завтра ли отъезжаем?
— Кабы завтра! Лукавый бес лошадок у нас захапал: мол, вы-то вольны, по шереметевску слову, катить куда угодно, о лошадках же воевода-де не заикнулся, а потому, дескать, дуйте без лошадок. Не поганец ли?!
— С чего бы ему взъедаться?
— А всё с того, Минич, — подал голос из-за спин Подеев, — что жалобишка наша ему шибко досадила, ославили, вишь, мы его перед Скопиным, хошь и ни словца о нём в жалобишке не было, сам ты писал — знашь. Попала вожжа под хвост, что ты содеешь, едри в корень?! С маху надоть было отправляться, да, чай, хворого тебя не захотели оставлять.
— На тебя лаялся, — добавил Гаврюха, — коль встренет-де, посчитается.
— Что ж, встренуться пора.
— Не вздумай. За саблю хватится. Ростовец Тимоха задрался было, так он Тимохе саблею грудь рассёк. Да ещё буяном объявил, в темницу Тимоху кинули.
— Сызнова жалобишку строчить? — спросил Кузьма. — Подымут нас на смех. Ябедники, мол. На то и упирает надзорщик. Аль уж постоять за себя не горазды?
— Куды с голыми руками на саблю?
— Обождите-ка у избы, оденусь ужо.
Когда мужики вышли, Кузьма ещё немного посидел на лавке, молодечески встряхнулся, потом неспешно снял со стены бич...
Городный голова не скрыл злорадной ухмылки, когда у конюшен, откуда отправлял посошных в извоз к Ярославлю, он увидел кучку нижегородских мужиков.
— Каяться пожаловали?
Спрятав бич за спину, Кузьма подошёл к нему:
— Добром прошу, человече, отдай лошадей.
— А-а, — уставил руки в бока истязатель. — Ты-то и есть заводчик у буянов? Давно батоги ждут тебя!