Истошное ржание лошадей, причитания, стоны, жалобы заглушались гулом и грохотом свергающихся тел, лязганьем железа, хряском обламывающихся сучьев. Как огромная несуразная птица, взвился над головами чей-то изодранный армячишко. Подпрыгивая на корнях деревьев и уступах, звонкими горшками катились шлемы и скреплённые железными пластинами шапки. Снег сползал с откоса смятым окровавленным покрывалом, обнажая мёрзлую окаменевшую глину.
Добрых полтысячи человек оказались прижатыми к опасной круче, пытаясь вырваться в открытое поле к беспорядочно отступающей толпе.
Из неё стремительно вымахнул всадник в золочёном шишаке и, опережая бегущих, помчался стороной. Но там он чуть не столкнулся с Микулиным и его отчаянными рубаками и, круто свернув, метнулся по полю. Микулин ринулся следом, а навстречу от загороди уже резво скакал на низкорослой ногайской лошадке какой-то ратник, судя по простой одёжке, из посадских.
— Моя пожива! Не трожь! — завопил ему через всё поле Микулин.
Он на ходу осадил коня и выхватил из-за кушака пистоль. Грянул выстрел, но седок в золочёном шишаке лишь слегка дёрнулся в седле и продолжал скачку, пригнувшись к холке. Посадский не был, видимо, серьёзной помехой для него, и, сбив мужика, он легко бы мог свернуть у самой загороди влево, к долам.
— Не трожь! Прочь! — опять властно крикнул Микулин посадскому, пришпоривая скакуна.
Но посадский с необыкновенной ловкостью увернулся от наскочившего на него всадника и, полуобернувшись, резко взмахнул руками. Стянувшаяся петля волосяного аркана сдёрнула беглеца с седла.
Подоспевший Микулин наклонился над упавшим. Ратник, спрыгнув с коня, уже деловито распускал петлю.
— Язви тебя в корень, чёрная кость! — задыхаясь от гнева, выругался Микулин. — Добром тебя упреждал: не трожь! Гляди, то же воровской вожак князь Вяземский, тетеря!
Ратник спокойно обернулся к нему, и Микулина чуть не подбросило в седле: он узрел балахнинского заступника.
— Коль твоё, — невозмутимо сказал тот, — бери.
И смотав аркан, вскочил на свою лошадку.
5
Ворота растворила жена. «Ждала, моя Татьяна Семёновна», — умилился Кузьма, но виду не подал.
— Почивала? — спросил он, вводя лошадь.
— Измаялась вся: ну-ка, неровен час, — мягким певучим голосом сказала Татьяна и встрепенулась: — Вымотался, чай. Оставь коня, управлюся.
В короткой овчинной епанчишке, маленькая, с печальными глазами, таящими понятную Кузьме муку — двух месяцев не прошло, как они похоронили умершую от хвори дочь, — Татьяна зябко поёживалась.
— Сам управлюсь. Ступай в избу.
Кузьма привычно оглядел двор. В синеве рассвета чётко обозначились добротно срубленные строения: большой дом под тесовой кровлей, с зимней и летней половинами и с пристенком, амбар, конюшенка и хлев, мыльня.
В глубине двора куполом стоял заснеженный стог, недавно вывезенный Кузьмой с лесной заволжской кулиги: далековато приходилось косить летом да ничего не поделаешь. И заливные луга, и окрестные покосные места — всё поделено: то воеводское, то стрелецкое, то монастырское.
Двор был ухожен, чист, снег разметён к тыну, лежал ровной грядкой. Не из богатых двор, но далеко и не из последних среди посадских. Каждое брёвнышко тут знает прилежную руку Кузьмы.
Скрипнула дверь пристенка, вышел брат Сергей, бывший у Кузьмы сидельцем в мясной лавке на торгу. Коренастый светловолосый холостой мужик с приветливой робковатой улыбкой на широком лице. Можно сразу понять: мухи не обидит. Сергей душою привязан к Кузьме. Не решаясь сам завести дело из-за природной кротости и нерешительности, почитает рачительного брата как никого.
Он осторожно дотронулся до рукава Кузьмы, снимавшего с коня седло.
— Прости, братка, согрешил перед тобой.
— Проторговался небось?
— Такой уж случай вышел. Вдова акинфовская, Пелагея, что под нами, под горой-то, живёт на выезде...
— Ну?
— Детишки у ней с голоду пухнут. Подошла, жалится: ревмя ревут... Я и отвесил ей говядинки, и цены никакой не положил.
— Экой ты голубь, Сергуня! Что с тобой поделаешь? Однако всех голодных мы с тобой не насытим.
— Вестимо. А всё ж не гневись, такой случай...
— Бессон не объявлялся? — перебил Кузьма мягкосердного брата.
— Видеть не видывал, а слыхал, что он для печерских монахов за воском отъехамши.
Бессон был третьим из братьев, осевших в Нижнем. В отличку от Сергея держался стороной, беря у кого только мог подряды на поставку поташа, лыка, строевого «городового» леса, всякого другого припаса, дабы разбогатеть, выбиться в большие торговые люди и, как хвастался, «перескакать» Кузьму. Речистый и тароватый, ловким обхождением он умел склонить на сделку хоть чёрта, льстя, обнадёживая, привирая и щедро суля безмерные выгоды. Но не в силах унять своей раздольной натуры, любивший приложиться к чарке и загулять, Бессон редко держал зарок, кидал всё на полдороге и, в конце концов, без полушки за душой, с великого похмелья, а то и побитый, приходил к Кузьме, в покаянии прося его рассчитаться с долгами.