— Все одно, Ермил, я с тобой не согласен, — продолжал упорствовать старый кормщик. — Можно и к иноземцам в работу наняться, и в люди пойти, да, в конце концов, вон… хоть гребцом наняться.
(«И раз… и раз…» — продолжал командовать Шеляга.)
Приказчик вновь рассмеялся:
— Смешной ты, дед. Ты что ж, не видал, какой он болезный да тощщой, Михайла-то? В люди пойти! В гребцы! Да он загнется через полгода от такой жизни. А так отчим ему какую-никакую копейку подбрасывают. На пьянку-гулянку хватает, а что еще душеньке надобно? Я б и сам, честно, окажись на его месте, такую б долю выбрал.
— Ох и молодежь нонче выросла… — укоризненно произнес кормщик, откровенно и искренне сокрушаясь. — Разве ж так было ране-то? Да русский человек постеснялся бы и слова такие произнести.
Ермил вновь хохотнул:
— Старики всегда на молодежь сетовали. Не та, мол, молодежь пошла, что раньше.
— Нет, не говори, Ермил, — не согласился кормщик. — Такого безобразия, как нонче, никогда и нигде не было. Когда ж такое было слыхано, чтоб государь от своего государства отказался, выделил себе опричный удел, а все остальное Земству отдал? А? Это где ж такое было? Вот тебе и молодой царь. Я так понимаю, что ежели нет у тебя сил государством управлять, так откажись совсем, а не устраивай безобразие.
— То не нашего ума дела. — В голосе Ермила теперь не было и намека на усмешку. — За такие разговоры знаешь что опричные сделают, если кто донесет на тебя?
«Ага, опричнина, земщина… Значит, попали мы точно, в нужное время. Одно только непонятно: при чем здесь молодой царь? — удивился Валентин. — Хотя…»
— А кто ж на меня донесет, Ермилушка? Здесь только мы с тобой. Хозяйский сынок спит, гребцы далеко… Разве что ты?
— Не болтай лишнего, дед. Знай себе держи кормило. Постой, постой…
— Что такое, Ермилушка?
— Погляди назад. Никак нас кто-то нагоняет. Не разбойники ли?
Некоторое время собеседники молчали, видимо вглядываясь в догонявшее судно.
— Споро идут, — раздался голос кормщика. — Лодка невелика. Вшестером на веслах, один на кормиле, один без дела на носу сидит. Мене чем через полчаса настигнут… Да ты не боись, Ермил. У нас пятьдесят человек, да у каждого дубина и нож имеются, да весла еще…
— А если у них самопалы? Да не по одному на душу?
— Не-э… Не могут быть разбойники. Разбойников надо было бояться, когда мы в Орел с деньгами шли. А теперь-то чего? Все видели, что деньги мы потратили, зерно загрузили и домой повернули. Нешто только… Зерно они надумали у нас отобрать? Да не-э… Не боись, Ермил. Не могут быть разбойники. А даже если и разбойники… Все одно их побьем.
— А ежели они подойдут да из самопалов — в упор? И еще залп? А потом перезарядят да еще? А?
— Так у нас же и денег уже нет. А зачем разбойникам столько зерна?
— А ежели они сначала стрелять будут, а потом разбираться — есть у нас деньги или нет?
Кормщик тяжело вздохнул:
— Вот о том я тебе и толковал. Нет нынче в государстве порядка, а все потому, что молодежь вся порченая пошла. Ладно… Пойди Шелягу предупреди, что к берегу приставать будем. Все равно солнце на закат пошло, придется на ночлег останавливаться. А ежели нас разбойники с самопалами догоняют, то лучше их встренуть на берегу. Скажи Шеляге, чтоб, как к берегу пристанем, четверо пущай канаты вяжут, а остальные с дубинами на берегу затаятся. А я уж разбойничков здесь, на своем месте, встрену.
— Добро, — согласился Ермил.
Звук шагов перед пологом, закрывающем вход в палатку возник так быстро, что Валентин едва успел плюхнуться на матрас и притвориться спящим. Зашуршал отодвигаемый полог.
— Эй, Михайла, проснись. — Ермил настойчиво потряс Валентина за плечо. — Проснись, к берегу пристаем.
— А-а? Чего? — Валентин старательно изобразил только что проснувшегося человека. — Чего надо-то?
— Лодка нас какая-то догоняет. Разбойники, может. К берегу сейчас пристанем. Так ты сразу сигай с расшивы да на берегу спрячься. — Дав указания, Ермил выбрался из палатки и направился на нос, к Шеляге.