Трое вслед за кормщиком поднялись на расшиву. Остальные из приехавших со старостой, потеряв интерес к происходящему, вернулись в свою лодку, и лишь кудлатый остался на берегу с Шелягой и Ванькой.
— Ребятушки, — взмолился он, — бог с ним, с этим старостой, вы на него внимания не обращайте. Заплатил я ему, вот он и старается. Вы, если брали, уж верните мне браслет, я хорошо заплачу.
— И сколько ж стоит такая игрушка? — поинтересовался Шеляга.
— Пять, пять рублей дам. Семь…
— Эвон как… — крякнул Шеляга.
— Да не брали мы ниче… — Ванька лениво махнул рукой.
— Десять…
— Эх! — жалобно вздохнул Ванька. — Кабы знал, так я бы точно исхитил его у тебя. За десять-то рублев… Да за эти деньги я и родных отца с матерью продам. Эх, жаль, что нет у нас твоего браслета. Пойдем, Шеляга.
С этими словами он отвернулся от кудлатого и, сопровождаемый своим товарищем, направился к тропинке, ведущей на верх обрыва.
Губной староста с приставами же прошлись по всей расшиве и даже по предложению кормщика заглянули в трюм, по завязку набитый зерном. Староста даже, изображая дотошность, запустил в зерно руку по локоть, пошурудил там и, понятно, ничего не найдя, с виноватым видом обратился к кудлатому, так и стоящему на берегу:
— Нет у них ничего…
Кудлатый с досадой махнул рукой и направился к лодке.
— Вы уж без обид… — молвил губной староста, обращаясь к кормщику. — Город наш молодой, так что мы каждому купцу рады. А уж таким, как Митряевы… Приходите и на следующий год.
— А чего на следующий, — ответил кормщик. — Я и в этом еще успею конец сделать. Зерна ныне много.
— Вот это дело. А с браслетом этим… Не обращайте внимания.
— Да уж… Странно только, чтоб за простой оловяшкой губной староста погоню снаряжал да за столько верст гнался…
— Вы уж без обид. Человек уж очень сильно просил. Дорог чем-то ему браслет этот. Промашка вышла, извините. — Эти слова староста произнес, уже сойдя с расшивы на берег.
Кормщик дождался, пока нежданные гости загрузились в свою лодку и отошли вверх по течению на сотню сажен, после чего гаркнул во всю мощь своей глотки:
— Эй, Шеляга, пошли караульных на расшиву!
Над высоким берегом уже поднималась струйка белесого дыма, свидетельствующая о том, что проголодавшейся команде еще засветло удастся поужинать.
Саламата — горячая подсоленная мучнистая масса, похожая на клейстер, — Валентину явно не пошла впрок. Душа отказывалась принимать. Зато уха из выловленных бреднем пескарей и плотвичек очень даже уврачевала его ноющий желудок, истерзанный пьянством. За ухой последовали пять крупных раков и добрый карась, испеченные для него Ванькой прямо на углях. То ли от волнения, то ли от свежего воздуха, но аппетит у Валентина проснулся волчий.
— Вот Михайла наш разъелся сегодня, что твой поп, — беззлобно подтрунивал над ним Шеляга под дружный хохот сидевших вокруг гребцов. — А то обычно и не ест ничего, так, похлебает чуток… Значит, водочка на пользу пошла. — Новый взрыв хохота. — Или ты, Михайла, медком баловался?
— Медом, наверное, — ответил Валентин, вспомнив липкую от сладкого посуду.
— На-вер-но, га-га-га…
— Ты доедай карася-то, — продолжал простодушный Шеляга, вообразивший себя великим остроумцем. — Рыжий-то для тебя особо старается. Прощение вымолить хочет за то, что по башке тебя сегодня огрел.
— Га-га-га…
— Это ж он тебя после того, как ты мне засветил, — объяснял Шеляга. — Ну я вам скажу, робяты, и удар у нашего Михайлы. Тощщой, тощщой, а кулак чижол. Как дал мне в нос, так я с копыток долой.
— Га-га-га…
Валентин держал перед собой за голову и хвост почти обглоданный скелет карася, когда вдруг почувствовал — все, насытился.
— Не могу больше. — Он виновато посмотрел на Ваньку и улыбнулся. — Спать хочется.
— Га-га-га, не может больше… — Этим, кажется, палец покажи, они ржать будут.
— Ладно, будет вам ржать, — постарался урезонить сотоварищей Ванька. — Ну устал человек. Пойдем, Михайла, я тебя на расшиву провожу.
Провожаемые дружным хохотом, они двинулись от костра в темноту, к реке. Отяжелев от горячей пищи, Валентин почувствовал, будто опьянение вновь вернулось к нему. Несильное, но все же. Однако едва они отошли за ближайшие кусты, как Ванька шепнул Валентину на ухо такое, что у него тут же испарились и остатки хмеля, и общее сытое благодушие.
— Михайла, браслет-то у меня. Я его не отдал, хотя тот мужик десять рублев мне за него предлагал. Я-то тебя когда по башке треснул, так он у тебя из кулака и выпал. А я подобрал и спрятал. Думал, твой, хотя допрежь его у тебя и не видел. Но ты не беспокойся, я никому не сказывал. Шеляга и тот не видел. Браслет-то я тебе отдам, но с тебя десять рублев. Это я по дружбе, сам понимаешь. Я ведь мог тому отдать…