— «Люди на перепутье», — сказал он с улыбкой.
Мы вовсю улыбались».
Из десяти строчек приведенного диалога, представляющего собой импровизированную литературную викторину, можно многое почерпнуть: здесь и время, зафиксированное в художественных вкусах так называемой технократической интеллигенции (один из собеседников инженер по тепловентиляции), и вседоступность литературы, опять-таки в духе времени, и всеобъемлющая массовость поветрия, и — авторская улыбка над таким подкупающим в своей самоуверенности невежеством.
Голявкин умеет мягко, тактично, смешно привнести в заурядную житейскую сценку нечто из сферы искусства, литературы; точно так же бывает и в жизни, наше время причудливо перемешало все сферы...
Вот рассказ «Мандарины», он прочитывастся за три минуты. Можно попробовать расчленить содержание этого рассказа на микроблоки, из коих автор слагает сюжет, строит фабулу, вершит композицию. На неназванной улице неназванного города в вечернее время прогуливается неназванный же герой, то есть «я». Героя привлекла витрина спортивного магазина. Он созерцает спортинвентарь без какого-либо специального интереса, то есть ротозействует. В следующей витрине овощи и фрукты, разложены мандарины. Тут в герое пробуждается вполне определенный интерес к мандаринам: хочется съесть мандарин. Экспозиция рассказа уложилась в двух строках, произошла завязка сюжета: герою хочется мандарина, а магазин закрыт; интересно, что будет дальше.
В будничную обстановку вдруг вторгается диссонанс: кто-то сказал в самое ухо герою: «тр-р-р!». Откуда-то появился взъерошенный и небритый старик. Все разом смешивается, от первоначальной безмятежности не остается и следа. Старик обращается к герою с таким же нелепым, внезапным, как он сам, вопросом: «Знаешь Репина? Репин дома?» Это очень по-голявкински: привнести в житейскую ситуацию нечто из искусства, хотя бы звук. Голявкин строит рассказ на резко диссонирующем контрапункте. Нагнетаемое чувство опасности уравновешивается юмором. «Боясь нападения с его стороны, не представляя, на что он способен, я сказал:
— Да, дома».
Появляется еще один странный малый с ящиком в руках. Он говорит герою:
« — Бери и скачи, гоп-гоп...»
Положение становится вовсе дурацким. Иными словами, остраненность достигает апогея. Герой принимает ящик, приносит его домой. А в ящике — мандарины. И все. Концовка рассказа вполне оптимистическая, добрые начала берут верх над злыми...
Для чего написан этот рассказ? Что им хотел сказать автор?
Эти вопросы, я думаю, задавали не раз Голявкину читатели. Искать прямого сформулированного ответа в книгах Голявкина тщетно, какое-либо самоистолкование чуждо ему. Попытаться ответить за автора — тоже вряд ли получится толк. Творчество Голявкина понимают и принимают в той мере, как, скажем, автор этих строк, далеко не все. Есть у него и ярые апологеты, последователи, даже и подражатели. Любой рассказ Голявкина, взятый отдельно от целой, выработанной писателем художественной и, соответственно, нравственной системы, не поддается поставленному в лоб вопросу из нормативного всеобщего литературознания, увиливает от ответа, вроде бы даже прячется от посторонних глаз, как неприрученное живое существо. Творческую манеру Голявкина не воспринять чисто логически, тут нужно что-то еще, может быть интуиция, во всяком случае известная подготовленность к восприятию искусства...
Впрочем, можно ответить на поставленные выше вопросы и так: Голявкин пишет для того, чтобы утвердить торжество добрых начал в жизни над злыми. В этом будет правда, но не вся. Голявкин, как всякий серьезный писатель, конечно же, доброхот: он любит человечество, верит в неистребимые силы добра. Но он бывает и строгим, и в добродушной его усмешке звучат железные ноты предостережения, сарказма, иронии.
Особенно это заметно в рассказах-пародиях. О, Голявкин умеет пародировать всякого рода бытующие в общежитейском обиходе изъяснения, тексты, диалоги и пр. Но делает он это по-своему: нимало не подражая подлиннику, взрывает его изнутри, выворачивает наизнанку, пародирует от обратного. Вот рассказ «Юбилейная речь»: «Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив...» Рассказ-пародия не на какую-то определенную речь, а на целые залежи, пласты, окаменелости затверженного юбилейного словоблудия, неискренности, пышнофразия, штампа. Голявкин умеет быть беспощадным; вспомним наиболее свойственную ему боксерскую, готовую к нападению, к нанесению удара стойку.
Но он умеет и быстро расслабить мышцы, написать рассказик помягче, посмешнее, спародировать, например, разом весь, столь угодный читателям, фантастический жанр. Пародия начинается с заголовка... (Тут к месту заметить, что, экономный до крохоборства, Голявкин всегда включает в действенное содержание рассказа и его заголовок. Переиначить название невозможно, оно представляет собою то самое слово, которого из песни не выкинешь.) «Мы беспокоимся за папу в 2000 году» — так назван рассказ. «Папа пошел выпить пива на Марс и что-то там задержался. В это время случилось несчастье. Пес Тузик съел небо, которое постирала мама и вывесила сушиться на гвоздь...»