Ладно, отступать было некуда, я ехал да ехал... Остановился у Чертова озера, широким жестом пригласил гостей в лес, будто в собственные угодья. Лес был, к счастью, хорош в погожий октябрьский денек. Джон де Виссер стал прилаживать к аппарату трубу телеобъектива, Фарли тоже занялся фотографией. Правда, снимали они не столько лес, сколько дочку моего товарища.
Я же, едва войдя в лес, тотчас принялся по нему рыскать в челночном поиске. Грибов, конечно, не было в этом лесу, только грибные очистки: все взято, унесено, засолено, сжарено, съедено. Но чем дольше я рыскал, шарил в подлеске, нюхал, тем становилось (как в детской игре) теплее, жарче: должны быть грибы, найдутся. С детства мне валило грибное счастье. Рыба не бралась на крючок, зато без грибов я из лесу не возвращался.
В этот раз на карту ставился кроме моей репутации грибника еще и престиж единственной страны в мире, употребляющей в пищу не только луговые шампиньоны, но и лесные грибы (mushrooms). В Канаде грибы едят только карибу...
Ладно. Основой моего грибного счастья служило правило, полезное во всех родах деятельности: не выбирай дорожку «протоптанней и легче», спускай семь шкур, проливай сто потов — и будешь с грибами.
Грибов я, правда, нашел на жареху, даже два белых... Грибы мы сжарили у меня дома, выпили под грибы, беседа пошла по-домашнему просто. Канадцы вовсю улыбались, вспоминая грибную охоту. «Mushrooms, mushrooms...»
Тут-то я и спросил у Фарли, то есть у Коли:
— Коля, пусть Фарли скажет, с волками-то все-таки страшно ему было жить?
Коля спросил, Фарли в ответ рассказал что-то смешное, рассмеялся даже невозмутимый, как айсберг, Джон.
— Фарли говорит, — сказал Коля, — что в прошлом году он был в Советском Союзе с женой Клер... И они ездили на Кавказ. И там все время им приходилось бывать на банкетах, и все говорили тосты... На одном банкете было особенно много тостов... После банкета Фарли и Клер везли в отель на машине... Было очень темно... Клер была в брюках, а Фарли в юбке... Он тогда еще не успел загореть, ноги его светились... как свечки... И один из грузинских друзей... погладил его по коленке... нежно и страстно... Он принял Фарли за Клер... или еще за кого-то... Что неудивительно после такого количества тостов... Фарли говорит, что в сравнении с тем, что он пережил в ту ночь, волки ему кажутся не страшнее ягняток...
Время от времени Фарли отрывался от нашей застольной беседы, залазил под стол, лаял на разные собачьи голоса и кусал за коленки мою дочку — ей было тогда три года. Дочка тоненько визжала от полного, абсолютного удовольствия.
Когда настало время нам расставаться (уже под утро), Фарли Моуэт пошел на кухню, подвязал передничек моей жены и в мгновение ока вымыл всю посуду.
Прошло три года, порою дочка спрашивает меня:
— Когда к нам еще приедет дядя Фарли?
На память о Фарли осталась книга «Не кричи, волки!» — «...с наилучшими пожеланиями» (best wishes).
Надо думать, что я уже не верну книгу ее хозяйке Розите, надеясь, что оправданием мне, хотя и слабым, послужит вот этот чистосердечный рассказ.
Уверь и Радоль
Однажды в конце сентября мы с Алексеем Алексеевичем Ливеровским шли краем леса. По ярко-зеленой поляне рыскал пес Ливеровского, сеттер-ирландец Уверь. Тот, кто читал рассказы-путешествия этого писателя по новгородским лесам, рекам и озерам, уже побывал на Увери, знает, что «Уверь-река издалека течет, берет воду из болотных речушек, из озерных проточин, из прибрежных ключей. Наберет воду и в Мсту кинет. А Мста в Ильмень. Ильмень в Волхов и дальше, дальше — до самого моря...»
Пес по паспорту (у собак тоже есть паспорта) был Уверь, но все его звали ласкательно Уфкой. Шелковистая, длинношерстная, шоколадно-рыжая Уфка носилась по лугу. Луг окаймляли желто-белые березняки, словно дымы в небо всплывали. Небо по-осеннему ярко синело. Рдели осины. Было так хорошо и тихо, что лучше и не бывает. Мы с товарищем остановились, сняли шапки. К нам прибежала Уфка, поцеловала сначала хозяина, положа ему лапы на грудь, потом и со мной полизалась и что-то пошептала мне на ухо, подышала в самое ухо.
Ливеровский расслабился самую малость, всего на минуту, он взял себя в руки и грубым голосом крикнул собаке: «Але! Ищи, Уфка! Але!»
Уфка побежала искать долгоносого вальдшнепа. Старый охотник (семидесятилетие А. А. Ливеровского справляли уже давненько) сказал: «Хорошо! Но было бы еще лучше, если бы эту картину осеннего русского леса немножко озвучить. Пусть бы в небе прошел караван гусей. Не серых гусей, а казарок. У серых гусей какой-то уж очень деловитый, базарный говорок. Казарки трогательно, мягко переговариваются на лету... Второе, чего не хватает, это осеннего бормотанья тетеревов. В эту пору, бывало, они обязательно бормотали, на вершинах осин и берез... И третье, как это ни кощунственно, мне не хватает музыки гона. Чтобы гончие заливались: ай-я-яй-я-яй...»