«Ну, вот, весточку подает. Как радостно поет! Птица вольная. Летит, куда хочет, поет от охоты… Я умру, а так же счастливо станут заливаться соловьи, сады цвести… Горе СО счастьем спорить. И так всегда. А может, и правда, как бабушка говорит: умереть едино, что заново родиться. Нет! Я не умру совсем!»
Люба с жадностью стала прислушиваться к новым чувствам, рождавшимся в душе.
Когда увели Любу, все стояли некоторое время не двигаясь, даже дети.
Степанида первой подала голос:
— Ох, лишеньки, что же будет?
Она долго и горестно качала головой, потом кряхтя стала па колени и начала страстно молиться.
Александра продолжала пребывать в оцепенении, уставя затуманенный взгляд в просвет полураскрытой двери. Антошка потянул ее за подол юбки:
— Маманя, ты че?
Она молчала. Антошка захныкал. И Александра чуть слышно выдавила:
— Не плачь.
Степанида встала с колен, подошла к Александре, взяла ее за плечи:
— Шура, не пугай детей. Че, каменная? Возьми себя в руки. Дети боятся.
— Маманя!
— Туточки я, туточки, — отстраненным голосом произнесла Александра, болезненно сморщив лицо.
— Нас выпустят? — спросил плаксиво Антошка.
Александра скорбно на него посмотрела, дрожащей рукой погладила по голове. Беззвучно произнесла:
— Выпустят.
— А где мой картуз?
Александра как-то испуганно оглянулась вокруг. Картуз лежал у ее ног. Она взяла его осторожно, двумя руками. Заметив на дне соломинку, горько усмехнулась. И вдруг изумленно спросила Степаниду:
— Где твоя соломинка?
— Да вот она. — Степанида поспешно вытащила из кармана фартука соломинку.
— Батюшки! Моя ведь короткая! — вскрикнула Александра.
Степанида заполошно оглянулась на дверь.
— Тише ты, голова, услышат! Вот грех с тобой.
Но Александра, пе обращая на нее внимания, залилась в громком плаче.
— Да перестань ты, горе! — сдавленно зашептала Степанида, сильно затормошила Александру. — Ей теперя ничем нельзя помочь, о детях подумай, нас сгубишь всех.
Александра стала плакать беззвучно, давясь рыданиями.
В амбар просунул голову часовой и крикнул:
— Коммен нах хауз!
— Домой? — боязливо переспросила Степанида.
Солдат скрылся.
— Ну, вот, Александра, домой отпущают. Че ждешь-то? Ну, как знаешь.
Подхватив внучек, Степанида метнулась к выходу.
…Александра очнулась посередине деревенской улицы, как раз возле колодца, где на журавле тихонько раскачивалась цепь. Антошка и Федотка бережно вели за руки мать к дому. Антошка дернул се за подол, тихо сказал:
— Посмотри, мамань, какое большое солнце нынче.
Александра приостановилась и каким-то жадным взглядом обвела все вокруг. И пустынную деревню с затаенными, выжидающими глазками давно не беленных, словно пугливо жмущихся друг к другу домков. И далекий, заманчиво зеленеющий лес на взгорке. И огромное, по такое легкое, прозрачное до самой глубины небо. И в душе Александры шевельнулось предчувствие большой, не замутненной горем радости, которую и она сможет дарить другим. Из крайнего дома вышли два высоких фашиста, мельком взглянули на женщину, стоявшую с детьми у колодца, лениво переговариваясь, уверенно зашагали вдоль улицы, тяжело погружая ноги в придорожную пыль. Александра вздохнула. Надо было продолжать жить.
Переполох
От невестки Евдокия не получала писем несколько лет. На нее не обижалась. Лиза сама говорила:
— С глазу на глаз вести беседу я охотница, а в письме рука деревенеет. Пишу, ежели на то надобность особая.
И в этот раз, когда Евдокия вытащила из ящика письмо и сразу узнала почерк невестки, встревожилась. Неужели у брата снова с желудком плохо?
Тут же, на лестничной площадке, опустив сумку на подоконник, Евдокия стала читать письмо. Лиза кланялась и посылала приветы от «сродственников». О брате написала коротко:
«Миша все на тракторе работает. На заработки грех обижаться. Но года-то какие! Устроился бы сторожем или конюхом. Куда там! Но ты его знаешь, много работы на себя всегда берет. За то его начальство любит, да сам он себя не очень…»
И про себя Лиза вставила несколько слов. Знать, и до нее, неугомонной, старость достучалась, раз пожаловалась на недомогания. В конце послания Лиза известила, что картошка в этом году уродилась отменная, одна к одной, и при варке получается рассыпчатая, вкусная. Закончила письмо, как и начала, многословными пожеланиями Евдокии всяческих благ.
Да еще приписка на полях была крупными, размашистыми буквами:
«Может, скоро в гости выберусь, про все новости тогда и расскажу».