— Да ведь не с чужими людьми, — возмутилась Евдокия. — Пообвыкнется, и все пойдет на лад.
— Мне уже и уезжать пора, — просительно посмотрела Лиза.
— Уезжай, не беспокойся о Тане, все будет хорошо. Ты что — мне не доверяешь?
— Все мы на тебя надеемся. К вечеру я в путь тронусь. За твою заботу, Дусенька, в следующий раз привезу тебе мой оренбургский платок.
— Что ж я у тебя его с плеч буду снимать?
— Свои люди, сочтемся.
Евдокия волновалась: «Неделю Татьяна живет, а о прописке и о работе не заикается. Самой завести об этом речь? Ведь ничем не занята, только и знает, что у телевизора посиживает. Все помалкивает. Может, намеками ей подсказать? Но мне-то что до ее забот, не моя голова, пусть у нее болит. Эх, молода слишком, многого не понимает».
Не выдержала Евдокия, сказала:
— Ташоша, надо бы о прописке похлопотать. Можь, мне завтра в милицию наладиться?
— А я тогда работу пойду искать.
— Забот много. Не знаю, что за день успею. Не шибко я грамотная. А везде бумаги, заявления. Но, как говорится, под лежачим камнем так и будет сухо.
…В хлопотах, необычных для Евдокии, день промелькнул. Она так набегалась по коридорам ЖЭКа, райотдела милиции, райисполкома, что от усталости не чувствовала под собой ног. Домой вернулась, когда начало темнеть. А Татьяна уже около телевизора сидит, закутавшись в широкий мохеровый шарф.
Евдокия вздохнула, тяжело опустилась на диван, двумя руками стала растирать икры ног. Пожаловалась:
— С непривычки ноги гудят. Я ведь в город только на рынок выхожу. А здесь то в одной очереди постояла, то в другой. Только начальника паспортного стола дожидалась полтора часа. И какие везде все дотошные! К каждой буковке придираются.
— Я тоже устала, — отрывисто произнесла Татьяна.
«Ишь ты, и даже не посочувствует, — с обидой подумала Евдокия. — В мать, что ли, свою? Та тоже лишь о собственной головушке печется».
Тетя, нахмурив брови, наблюдала, как племянница неторопливо поднялась, подошла к столу, стала аккуратно складывать в стопочку газеты и журналы. Евдокия изо всех сил глушила в себе раздражение, но внутри все клокотало:
«Хорошую обузу на свою шею взяла! Дитя неразумное, заботься о ней. В мои годы покой нужен…»
Резкие слова готовы были вот-вот сорваться с губ Евдокии. С ней такое случалось не часто — не любила она злиться.
И теперь успокоилась быстро:
«Стоит ли на малолетке зло срывать? За что? С ласковыми словами не ластится? Стало быть, характер такой. А накричишь на нее, тут же доложит Лизе. Это совсем ни к чему. Раз уж согласилась жить с племянницей под одной крышей, не надо ее подстраивать под свой нрав».
За приготовлением ужина Евдокия и совсем успокоилась.
«Почему девка словно вареная? Спит прямо на ходу?» — подумала Евдокия. Но вдруг Татьяна показалась такой жалкой, беспомощной. Тетя мягко обратилась к ней:
— Знаешь, когда я первый раз приехала в город, так здесь плутала! Особенно в первые месяцы. Смешно сказать, по печке нашей деревенской скучала, по корове плакала. Я поздно замуж вышла, Митрич меня в город притащил. Грешным делом, тебе признаюсь: если б не надоело мне в старых девах куковать, сбежала бы из города, — вздохнула. — Чужая сторона и без ветра сушит, и без зимы знобит. А теперь как обвыклась! В деревню калачом не заманишь. Здесь жить удобно. А что в деревне родится, то и в городе пригодится. И туда ты всегда вернуться успеешь.
Татьяна посмотрела на Евдокию как-то растерянно и тихо произнесла:
— А мне здесь будто воздуха не хватает. Вроде потерялась, чужое все.
— Знамо дело, сторона чужая, что мать неродная. И о матери ты, наверно, тоскуешь.
Не таясь, Евдокия вытерла фартуком слезы. И замолкла на весь вечер. Не хотела, да стала себя, молодую, вспоминать.
Татьяна устроилась работать на швейную фабрику, которую недавно выстроили недалеко от дома.
Племянница рассказывала тете:
— Цеха там большие, машины новые, работают в основном девчата. Вот только общежития там пока еще нет.
— Зачем тебе общежитие? И не думай о нем. В своем доме что хочешь, то и воротишь, а там… все не дело.
В первый рабочий день Татьяна вернулась домой рано, в три часа. Не звоня, открыла дверь ключом и, осторожно зайдя в прихожую, стала тихо переобуваться. Евдокия выглянула с улыбкой.
— Ты что осторожничаешь? Думаешь, я сплю? Меня днем не уложишь, сидела, подол платья отпускала. Село оно после стирки. Ну, как тебя встретил рабочий класс?
— Вроде девчата неплохие, а там кто их знает… — Пожав плечами, Татьяна нерешительно добавила: — На язык все там острые.