Евдокия пристально рассматривала сына.
«Родной! Любимый! Давно ли пешком под стол ходил? Звук «р» не выговаривал. И уже настоящий жених. С усами он на отца больше похож. Взрослым хочет казаться. Баском говорит. А улыбка прежняя, детская. Не отучился и бровями водить. Мальчик еще!»
Евдокия осталась довольна, как посидели за скромно убранным столом. Вечером опять разговаривали, смотрели телевизор, ужинали.
Спать Костю положили в большой комнате, на диване. А Татьяна легла вместе с Евдокией, на ее широкую, железную кровать.
Косте год назад уже давали отпуск за то, что он отличился на учениях. Тогда Евдокия с ног сбилась, бегая по магазинам, рынкам, часами у плиты стояла. Хотелось сына накормить повкуснее. Да еще много друзей к нему приходило. Он и сам навещал приятелей. А теперь прошло несколько дней, а Костя так и не собрался пи к кому в гости. Евдокия несколько раз напомнила ему об этом, сын только рукой махал:
— Не хочется никуда из дома уходить.
Нет, Евдокия не узнавала сына. Он суетливо хватался за все, чтобы помочь ей. Ходил с матерью на рынок, в магазины, дотошно вникал в кухонные заботы. В ответ па протесты Евдокии горячо доказывал:
— Мужчины все делают лучше, чем женщины. Их только не нужно ограничивать в инициативе.
— Конечно, мужчины все делают лучше, только не хотят, — весело подтрунила Татьяна. Она теперь часто говорила в таком топе.
— Все дело в том, что мужчины не любят монотонную работу. Они во всем хотят видеть элементы творчества. Вот у нас в команде Юсупов есть, он каждый раз придумывает, как удобнее палубу мыть.
— Человек тем и отличается от обезьяны, что может придумывать, даже в море, — парировала Татьяна. — Но обед все равно женщина лучше готовит.
— Я вам сготовлю сегодня такой флотский борщ!
— Задавака! — дразнила Татьяна.
— Человек должен знать себе цену. Это придает ему уверенность. Вот сейчас примусь за борщ…
— А тебе разве не хочется отдохнуть? — встревала Евдокия. — Служба, поди, не легкое дело. Там не разнежишься, так хоть дома побездельничай.
— Я и бездельничаю. Мама, я же дома, это и есть отдых.
Удивлялась на сына Евдокия:
«Что это вдруг в домоседы записался? Веселый постоянно ходит, не робеет, как раньше. Не был он таким. Прежде соседи только и замечали, мол, сынок уж очень серьезный, на улыбки не расщедрится. И вон ишь ты, напевает…»
Костя выводил морские песни высоким, еще по-мальчишески звонким голосом. Таня шумно ему аплодировала. Костя смущался, краснел, виновато улыбался.
А то начинал над собой, матерью или Татьяной подтрунивать. Но выходило это у него неловко, резковато. То вдруг появлялась у него в словах и жестах какая-то удалая решимость, будто неожиданно почувствовал он свою силу.
«Сынок-то взрослеет!» — почему-то обеспокоенно то и дело повторяла себе Евдокия. Тревожило ее и то, что с нею наедине он будто смущаться чего-то стал. От откровенностей, что прежде у них были приняты, уклонялся, отделываясь шуточками. Евдокии казалось, что сын не такой ласковый, как раньше.
Замечала мать, что парня сердили некоторые се слова, особенно если осуждать кого начинала. Сын морщился, резковато отвечал. А раз так горячо заспорил с нею:
— Судить людей легче всего, их понять нужно. В чужом глазу бревно видно, а в своем соринку не замечают.
— Законы и правила людьми сочинены и для людей. — Евдокия поджала губы. Нет, совсем ей не нравилось, что сын перечит.
«Вот что значит вдали от матери побыть. Хорошие, говорит, там его люди окружают. Так они хорошие, пока с ними по-хорошему. Костя-то, разиня, больше для других старается».
Зато с Татьяной Костя всегда разговаривал увлеченно, так, что бросал дело, которым занимался. И даже не слышал, когда обращалась к нему мать. Говорили они об артистах, о музыке, о чем-то непонятном.
«Надо же, нравится переливать из пустого в порожнее, — хмыкала Евдокия. — А Татьяна на слова как остра, оказывается! Где нахваталась? Да, цепкие эти деревенские… Вот как Костя свой отпуск проводит, пристегнул себя к бабьим подолам. Что случилось с парнем? Может, Татьяна ему приглянулась? Нет, не должно этого быть. У Кости столько знакомых скромных девчат. Бывшие одноклассницы, как встретят, ну допытываться, как ему служится, что пишет. А блондиночка из цеха, где сын до армии работал, даже домой приходила, адрес его просила. А Татьяна… когда ее историю расписывала ему, хмурился чего-то. Осуждал, видно, распутницу. А вслух не стал…»