Несколько дней Евдокия ходила совсем разбитая — все не могла успокоиться. А тут началась еще сильная головная боль.
Внешне Евдокия старалась быть прежней. Только к Тане меньше обращалась. А та вроде бы и не замечала этой перемены.
У Евдокии стало покалывать сердце. Она все же пожаловалась молодым.
— Мама, ты лежи больше, мы сами на кухне будем вахту нести, — мягко предложил сын, виновато глядя ей в глаза.
Таня ласково произнесла:
— Сейчас же и ложитесь в постель, а я в аптеку схожу за валерьянкой и настойкой пустырника. Чай с медом вам наведем, он тоже успокаивает.
Евдокия, молча кивнув головой, подавила вздох:
«Голубушка, на все уловки идешь, лишь бы парня охомутать. Заботливой прикидываешься».
Как-то лежа бессонной ночью в кровати, Евдокия стала примеряться к той жизни, которая ее ждет с неожиданной невесткой:
«Костя твердость выказывает. Знай стоит на своем: люблю, мол. Что теперь сделаешь?
Остается к молодым приноравливаться. Видно, придется и с невесткой общий язык находить. Еще неизвестно, чем другая лучше будет. К ним, нынешним, спроста не подступишься, все с фокусами, капризами. Сколько мне маяться душой, здоровье терять? Пусть путаются, как знают…»
Буря в душе Евдокии затихла.
На другой день пораньше встала, к завтраку принялась ватрушки готовить. Когда на кухне появилась Татьяна, ласково сказала ей:
— Мое дело старческое, а ты-то что рано проснулась? Понежилась бы.
Татьяна посмотрела с удивлением, видно, чтобы скрыть растерянность, начала волосы в косу заплетать, вдруг улыбнулась лучисто, довольно:
— Денек какой сегодня светлый.
— На весну тянет, — беззаботно рассмеялась Евдокия.
Снова в доме стало спокойно, весело. Костя так радовался этому. К матери стал относиться особенно внимательно. То обнимет се будто ненароком, то в газете статью интересную предложит почитать, то пластинку ее любимую заведет.
«Меня обхаживает, а сам вокруг этой танцует, — с раздражением замечала мать. — Чай без конца ей заваривает, книги вслух читает, к фабрике по вечерам бегает встречать. А какими взглядами ласкает! Мать не пожалел из-за своей кралечки. Нет, не понимает ничего в жизни! В подкаблучники метит! Такими жены всю жизнь помыкают. А эта рада, что поймала на свой крючок. Ишь, на прогулки с ним ходит. Я в ее положении на люди стеснялась по казаться. А она как королева вышагивает. Смотрите, люди добрые: осчастливила кавалера!»
Евдокия не выдержала, сказала сыну:
— Ты не очень бы крутился вокруг своей ненаглядной. Знай и себе цену. Ты — парень видный. Гонор тоже свой имей.
Сын вспыхнул:
— Что ты, мама, все выдумываешь? Уши вянут такое слушать!
— А ты не слушай мать, она дельному не научит! Вы ведь теперь умнее матерей стали. — Замолчала, увидев, как сморщился сын.
Хотела Евдокия и Татьяне подсказать, мол, не очень забывайся. Но сдержала себя. Еще выдастся момент, чтобы слово вставить.
В общем, за этот отпуск сына Евдокия так измучилась, что даже обрадовалась, когда подошло время его отъезда.
В дорогу Косте мать собрала много припасов, наказала:
— Все сразу не раздавай. Тушенку, компоты оставь про запас. Потом съешь.
— Ну, мама, у нас по тумбочкам ничего не прячут, — скороговоркой бросил сын и повернулся к Татьяне. — Помнишь, ты мне обещала стихи списать?
— Конечно, не забыла.
— Скоро опять море. Все просто, ясно.
— В ясную погоду, — с неопределенной усмешкой ответила Татьяна.
— И ясная погода надоедает.
— А он, мятежный, ищет бури.
— Покой — состояние относительное.
Евдокия с любопытством поглядывала на молодых, упаковывая чемодан.
«У этой стрекозы не поймешь, печалится ли, расставаясь. Улыбается, шутит, вздыхает— притворство. Сынок-то, видно, понурый. Горе тяжкое — расстается с зазнобой. Эх, ты, теленочек! Хоть бы гордость показал, чего льнуть к ней, куда денется? Ишь, то по голове погладит, то руку к груди прижмет. Эх, дети — отданный хлеб…»
Когда нужно было уходить на вокзал, сын робко попросил Евдокию:
— Не ходи ты, мама, к поезду, устала ведь с этими сборами. Попрощаемся дома, а меня Танюша проводит.
Евдокия горько усмехнулась:
— Как велишь, так и сделаю.
Расставаясь, она не проронила ни одной слезы. Крепко обняла сына, поцеловала, перекрестила:
— Возвращайся поскорее. Обиды на мать ни в чем не держи. Для тебя живу.
— Пиши мне, мамуля, почаще. Скучаю без тебя. — Костя прильнул к ее щеке.
Евдокия даже за порог не вышла. Смотрела на сына из окна. Он в одной руке держал тяжелый чемодан. Другой обнимал Татьяну, прижавшуюся к нему. Так и скрылись за углом.