Евдокия прикусила губу, справляясь с растерянностью.
— Вот как ты заговорила, дорогуша! Я теперь тебе без надобности. Как туфлю разбитую с ноги сбрасываешь? Да, ты из тех… тебе дай палец, руку откусишь. Напользовалась моей добротой?
— Доброта, — резко вскинулась Татьяна, — ваша доброта… она хуже, чем зло. В ней тонешь, как в протухшем болоте. Гнилью от нее тянет. Сам сгниваешь от нее! Как я вынесла эти несколько месяцев здесь?
— Батюшки, — прихлопнула в ладоши Евдокия. — Что же это творится? Думаешь ли ты, что говоришь?
Татьяна язвительно рассмеялась:
— Я давно все высказать хотела. Сколько же сдерживаться! Радуюсь, что язык развязался. — Качнула головой. — Все, все вы на одно лицо. На кого ни посмотрю, тоска берет. Жить не хочется. О выгоде своей каждый хлопочет, за шкуру свою дрожит.
— Ты и о Косте так думаешь? — растерянно спросила Евдокия.
— Костя… знайте, я с ним поступаю, как и со мной поступили — без сожаления. Да, мне это доставит удовольствие. Не было у меня к нему никаких чувств. Правду говорят, с волками жить — по-волчьи и выть. И меня на ваши повадки потянуло. Пусть теперь и ваш сыночек помучается. Это ему на пользу, увидит жизнь без прикрас. Он добр от глупости своей, как я когда-то была.
Евдокия открыла рот, но не могла вымолвить ни слова. Вдруг пронзительно закричала:
— Да ты гадина! Змея подколодная! На груди пригрелась.
— Ага! Пропяло! — злорадно рассмеялась Татьяна. — Свое как не защитить? Больно, да? Все становится на свои места. Вы думали, я не замечала, как не любите меня. Бедняжка! Как вы страдали, терпя такую обузу. Сочувствую. Понимаю. Главное, чтобы родня не осудила, чтобы сверху все было шито-крыто. — Татьяна снова истерично рассмеялась.
Евдокия, приходя в себя, тоже неестественно рассмеялась, нарочито ласково спросила:
— Голубушка, ты уже себя в силе почувствовала, как от ребенка отделалась?
Татьяна неожиданно серьезно посмотрела на нее:
— Освободилась я от вас. — Задумалась. Потом с горькой веселостью произнесла: — А дома обрадуются: как же, дочь теперь без греха, перед людьми ис стыдно будет. О, теперь уже по-настоящему учить жизни будут несмышленую. Как же у вас не поучиться, если вы со всех сторон к жизни приладились.
— А ты не зарекайся, не плюй в колодец, может, еще напиться приспичит.
— Нет, лучше от жажды умереть, чем пить вашу отраву, — тихо сказала Татьяна. И вдруг из глаз у нее покатились слезы. Она отвернулась. Евдокия молча растерянно постояла. Подошла к племяннице ближе:
— Ты что, Татьяна? Я ж тебя понимаю. Жить тяжело.
— Как тяжело жить! — открыто всхлипнула племянница. — Как тяжело жить, — снова глухо повторила Татьяна.
Слезы навернулись и на глаза Евдокии, ей вдруг стало до боли в груди жалко племянницу, она схватила ее за руку и умоляюще попросила:
— Танюша, прости за все! — Всхлипнула. — Я сама молодой была, сама любила. И все забыла, почему это забывается?
Раздался короткий звонок. Евдокия замерла: «Кого несет? Может, и не открывать».
Татьяна нервно передернула плечами:
— А вот и свидетели задушевного родственного разговора.
Евдокия пошла к двери, сильнее обычного загребая правым, свободным на ноге тапком. Прежде чем распахнуть дверь, помедлила. На пороге стояла улыбающаяся Александра Павловна. Смущенно выглядывал из-за ее плеча муж. Евдокия посмотрела на них растерянно. Она еще не отошла от пыла ссоры, полупримирения. Мысли ее путались. И вдруг безмятежность лиц, улыбок гостей…
— Извините, может, мы не вовремя? — Александра Павловна вопросительно оглянулась на мужа. Он недоуменно пожал плечами.
— Ну, о чем вы говорите, таким гостям всегда рады, — встряхнувшись, оживленно заговорила Евдокия, пропуская мужа с женой в квартиру. Александра Павловна шагнула нерешительно. Муж прошел как-то боком.
— Давненько мы у вас не были, — виновато улыбнулась Александра Павловна. — Вот Марк болел.
— Прихватила простуда, — муж развел руками.
— Молока ледяного напился из холодильника, — осуждающе пояснила Александра Павловна. Заглянув в зеркало, поправила волосы. — Как сама за ним не усмотрю, беда.
— Ну, ты, Сашенька, скажешь, не ребенок ведь я.
Гости в комнате не успели присесть на диван, как из спальни вышла Татьяна в коротком узком платье. Выражение лица у нее было спокойное и решительное. Евдокия лихорадочно стала поправлять фартук.