— Что было дальше?
— Дальше было появление моего портрета и арест.
Ей вдруг пришла в голову дикая мысль: это розыгрыш. Он это придумал, чтобы проверить ее, пойдет ли она за ним больным или откажется от него. Ведь он ужасно рев-нив. А запись разговора по заготовленному тексту он разыграл с каким-то другом… По-том эта мысль показалась ей уж слишком издевательской. И она опять сникла.
— Что же теперь делать? — спросила она.
— Думать! — сказал он. — И главное — не паниковать! Давай подвинем стол и продолжим наш обедоужин. Помоги мне.
Ни пить ни есть ей не хотелось.
За окнами темнело. Наступала ночь. На небе загорались первые звезды.
Поторопился он, наверное, со своим ошеломляющим признанием, поторопился. В поезде, когда он ехал в Рощинск и обмозговывал встречу с Кокой, он как-то доверился характеру их прежних отношений, полагая, что он ее убедит в правдивости приключив-шейся истории. К сожалению, Нетудыхин не учел одного обстоятельства: ее медицин-ское образование, подтолкнувшее Коку на соответствующее подозрение. Вместе с тем и у Нетудыхина самого закрадывалась догадка: не было ли это поведение Коки исполнени-ем угрозы Дьявола уложить его, Нетудыхина, как бильярдный шар в лузу? Памятуя запо-ведь Сатаны творить Зло с изяществом и полной душевной отдачей, такое предположе-ние не исключалось. Но Тимофею Сергеевичу уже терять было нечего. Он шел напропа-лую: или он потеряет Коку совсем, или обретет ее, долгожданную, вновь.
На скорую руку она поджарила яичницу. Подала на стол. Налила по рюмкам вод-ку: ему полную, себе — чуть-чуть.
— Что за хитрый разлив? — спросил он.
— Тима, — сказала она, — не забывай, что я женщина.
— Очень даже помню. — Он долил ее рюмку до половины, поднял свою. — За столько лет мы можем себе сегодня позволить и расслабиться.
— Но не до вчерашней бесконтрольности.
— Кокуня! Будь добрей! Сотворенного уже не изменить. Так получилось… За наш союз! За госпожу удачу!
Не выпили, а только надпили рюмки. Молча принялись за яичницу. Нетудыхин, оказавшись перед своим привычным блюдом, вдруг почувствовал острый голод.
— Ешь, ешь, — заметила она. — Никакого стеснения быть не может.
Он не стеснялся. Его смущало скорее то, о чем он собирался ей сказать. Как это изложить ей тактично, чтобы она не истолковала дело превратно.
— Ты меня потряс своей одиссеей, — сказала она.
— Куда денешься. Надо сопротивляться, искать выход — иначе хана.
— Но я не вижу здесь выхода!
— Нет, Кока, безвыходных ситуаций в жизни существует только две: это утрата рассудка и смерть. Все остальное поправимо и подлежит разрешению. Выход есть. Хотя здесь многое будет зависеть и от тебя.
— От меня? — удивилась она. — Странно. Никогда не догадывалась, что я такая всесильная.
— Я же тебе рассказал не все. Дело в том, если ты помнишь, я пишу. Это стало моей потребностью. Сегодня не писать я уже не могу. Пишу я стихи, немного прозу. Вы-пустил даже небольшой сборничек. Правду сказать, никудышный. Я прихватил его с со-бой, потом посмотришь. Сейчас я работаю над большой прозаической вещью — пове-стью о судьбах послевоенных беспризорников. Таких как мы с тобой. Я абсолютно уве-рен, издать ее здесь, в Союзе, невозможно. И никогда не издадут. А писать так, как того требуют, я не могу. Я пишу так, как оно мне является. Сегодня это все сошлось в одну точку. Выход я вижу только один: выезд на Запад. Не могу я больше. Я задыхаюсь в этой сатанинской стране.
— Но разве Сатана не найдет тебя на Западе?
— Найдет. При необходимости и кагэбисты могут найти. У этих ребят длинные руки. Однако они там ограничены в своих действиях правовой демократической защи-щенностью.
Она не совсем поняла, что это такое — правовая демократическая защищенность, но уточнять не стала. Спросила:
— А как же я? Ты оставляешь меня здесь?
— Что ты, Кока! Мы расписываемся. Ты едешь по турпутевке в Германию и вы-ясняешь с дядей Петей все возможные варианты нашего выезда.
— Господи, — сказала она, — какой ты наивный, Тима! Ты так говоришь, как будто поехать в Германию — это что съездить в Белоруссию или на Украину. Во-первых, дядя Петя живет в Западной Германии. В Гамбурге. Туда сейчас получить тур-путевку невозможно. Во-вторых, ты забыл: я — еврейка.
— Ну и что?
— Это для тебя — ну и что! А у меня в паспорте четко записано: национальность — еврейка. Памятуя отношения немцев к евреям в последнюю войну, я бы не хотела жить в Германии.
— А как же дядя Петя там живет?
— Хорошо живет. Но я не знаю, какая национальность значится у него в паспорте и значится ли она вообще.