Нетудыхин сказал ей все с тем же отсутствующим взглядом:
— Погуляй немножко. Я сейчас, сейчас, — и опять обратился к блокноту.
Так говорят маленькому ребенку, мешающему взрослому заниматься неотложным делом.
Она стала осматривать надгробья и подсчитывать, кто сколько прожил. Средний возраст получался где-то около 60-ти лет. Но попадались иногда и глубокие старики. Редко.
До 60-ти ей было еще далеко. И это действовало на нее успокаивающе.
— Пошли, Кока, пошли! — позвал он ее через некоторое время.
Они выбрались из лабиринта могил на дорожку, и она спросила его:
— Что-то написалось?
— Набросалось, — поправил он. — Безысходное, как история с могилой матери. Ладно, пусть полежит.
Вышли на строение — иначе его не назовешь, — которое Кока окрестила кон-трой. Это был собственно хозяйственный кладбищенский домик, облепленный со всех сторон кучей пристроенных к нему сарайчиков. У входа в дом стоял шанцевый инстру-мент.
— Сюда бесполезно идти, — сказал он, поглядывая на отполированные ручки ло-пат.
— Почему, Тима? Это же твоя мать!
— Мать уже принадлежит вечности, — заметил он, но толкнул все-таки входную дверь и остановился.
За длинным дощатым столом сидели четыре грязных небритых мужика. На столе стояли две бутылки "Московской". Рядом с водкой, на желтой оберточной бумаге, лежа-ла разорванная на куски вареная курица. Все четверо угрюмо и молча глядели на Нету-дыхина и его даму. Наконец один из них спросил:
— Что?
— Нет, ничего, — сказал Нетудыхин. — Извините, — и закрыл двери.
Через минуту они услышали вопрос повторно:
— Так что все-таки надо? — спросил их, выйдя наружу, здоровенный детина.
— Ничего не надо, — ответил Нетудыхин.
Мужик выругался им вослед и заворчал:
— Ходят тут разные… живые.
Они невольно расхохотались.
А вечером Нетудыхин наскоро подправит стихотворение и прочтет его Коке. Хотя нужно было стихотворение, конечно, еще дорабатывать.
Пред забвеньем стою, перед Летой,
Поглощающей все и вся.
Но еще моя песнь не допета,
О бездонная прорва бытия!
Поколенья приходят — уходят,
Погружаясь в извечный мрак, -
Предначертан нам путь природой,
Так вот было и будет так.
Никого не жалеет Лета:
Ни рабов, ни господ, ни вождей —
Все равны в погружении этом
На планете грешной моей.
Кану в Лету и я когда-то,
Но пощады себе не молю,
Потому как пред бездною этой —
Я дышу,
я живу,
я люблю.
Последовала реакция: молчание. Сосредоточенное лицо. Возможно даже с неко-торым выражением настороженности: зачем говорить людям о смерти, когда они и так знают, что умрут? И — ни слова об ужасе самой человеческой ситуации.
Неужели они действительно разные люди? Или чужие?.
Нетудыхин собирался взглянуть на свой двор. Правда, теперь ему это уже не так хотелось, как раньше. Но оказаться в Рощинске и не побывать в родном дворе — это бы-ло бы верхом глупости.
Подходили к центру города. Кока сказала:
— Я должна зайти к себе в поликлинику на пару минут. Ты походи по магазинам, вон в книжный загляни. Минут через двадцать я сюда вернусь.
Он ответил:
— Я, наверно, пойду все же схожу в свой двор. Тебе все равно там будет неинте-ресно. Я только взгляну на него. Оттуда прямо к тебе домой.
— Но не вздумай опять набраться, Тима. Я тебя очень прошу, — сказала она.
— Можно было бы мне об этом и не говорить, — ответил он как-то нехорошо.
Разошлись по разным направлениям…
Он шагал по исхоженным в детстве улочкам и с равнодушием взирал на город. Что-то с Нетудыхиным случилось. Что-то произошло такое, что сорвало с вещей, в бы-лом бесконечно дорогих, покров их единственности, почти родственной близости. Они больше его не волновали, и он пытался отыскать причину такой перемены в себе.
Мелькнула в сознании строка Блока: "Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…" Мир вещей меняется медленнее, чем человек. У предметов свой удел существования. Время для них измеряется не годами, а периодами длительности, превращающей предмет в хлам.
Вынырнули из-за поворота бараки. Этот район Рощинска негласно именовался в народе Шанхаем. Чем-то теперь он напоминал ему зону. Бараки эти наскоро клепались еще в 30-е годы. В них селили тогда семьи рабочих, строивших в городе завод сельхоз-техники. Селили временно. Потом как будто намеривались отстроить им жилье доброт-ное. Но, как известно, нет ничего более постоянней, чем временное.