Нетудыхин вошел в свой двор и замер. Пустынно. Жаркий день позагонял жиль-цов по своим одноклеточным конурам. Но не пацанов: с поляны доносились их крики.
На протянутых меж столбами веревках во дворе сушилось белье.
Появился целый ряд сарайчиков и выгородок с возделанными участками земли. По двору, со стороны поляны, шла с козой баба Паша. Коза, волоча свою привязь, чинно шествовала с выправкой кавалерийской лошадки впереди хозяйки. Время от времени ко-за останавливалась, оглядывалась и поджидала согбенную женщину.
Нетудыхин даже слегка опешил: "Боже мой! Это же сколько лет бабе Паше? Ведь она уже тогда была старухой!"
Через толщу событий собственной жизни возраст бабы Паши показался Нетуды-хину мифическим.
— Баба Паша!
— Ай!
— Добрый день!
— Добрый!
— Вы живы?!
— Жива, милай, жива. А ты че хотел?
— Я к вам в гости, — неожиданно для себя брякнул Нетудыхин.
— Ну так пожалуй, пожалуй. Чего стоишь? Я гостям всегда рада. Ты чей это бу-дешь-то? Чей-то я тебя запамятовала.
— Э, я как вам скажу, — не поверите.
— Это чего ж я не поверю? Раз человек есть, значит, он чей-то.
— Нетудыхин я. Сергея и Аньки Нетудыхиных сын.
Баба Паша, прищурившись и напрягая память, посмотрела на Нетудыхина.
— Тимошка, шо ль?! — спросила она с удивлением.
— Да.
— А сказывали, что ты давно пропал.
— Должен был пропасть. Но не пропал.
— Значит, Богу так угодно было. Ну, идем, идем. Попотчую тебя, грешного. Пом-ню я тебя, помню. Проказник ты был и хулиган.
— Ну, не такой уж я был и хулиган, — сказал примирительно Нетудыхин.
— А Нюрку мою кто дразнил и на рога цеплял плакат "Да здравствует баба Па-ша!"?
— Да?! — удивился Нетудыхин. — Что-то я этого не помню. Но я бы и сегодня не отказался от такого лозунга.
— Так и продолжаешь, наверно, проказничать?
— Ну, что вы, баба Паша! Я теперь стал человеком вполне положительным.
— Нюрка! — вдруг закричала она козе, потянувшейся к кусту крыжовника. — Не замай!
Коза вздрогнула, оглянулась и демонстративно последовала дальше.
— Значит, уцелел с Божьей помощью, — продолжала баба Паша. — Молодец! А в вашей квартире Монины живут. Ну и где же ты теперь нудишься, какие ты нынче до-рожки торишь?
— Да учительствую уже несколько лет.
— Ты?!
— Да.
— Ай-я-я-я-яй, видано ль: хулиган учительствует! И они тебя слушают?
— А как же? Как вас — ваша коза.
— Ну, Нюрка у меня грамотная. Но с выбрыками, знаешь. Гордыбошка!
Они дошли до конца барака. Здесь, с торца, располагалась однокомнатная кле-тушка бабы Паши. Рядом, недалеко от входа, стоял слепленный еще в былые годы дере-вянный сарайчик. Она открыла двери и впустила в него Нюрку.
Коз баба Паша держала давно и почему-то исключительно белых. На ее памяти это была 7-я или 8-я коза. И всех она их называла одним именем — Нюрка.
Баба Паша пригласила Нетудыхина в свою келью. Комната в одно окно, и без того маленькая, была заставлена круглым столом, койкой и допотопным платяным шкафом.
В одном из ее углов висела икона Богоматери с младенцем.
— Так вы тут и кукуете одна, — сказал Нетудыхин, оглядывая комнату.
— А куда ж мне деваться? Кукую, Тимоша. Но не одна, а с Божим участием и Нюркой зимой. Когда морозы большие.
— Это сколько вам уже настукало?
— Кто его знает, Тимоша. Я до семидесяти считала, а посля бросила. Пусть Сам считает, раз он мне отмерил такой срок. И паспорт куды-то приткнула, не знаю… Максим Горелин, подвыпимший, подковырнул меня надысь: "Ты када, баба Паша, помрешь?" А я ему: "Через неделю после тебя, милок. А то, говорю, двору будет накладно сразу двоих хоронить". Будто сие зависит от меня. Замолк. Как проглотил чей-то неподобное. Нехо-роший нынче народ пошел, завистливый. — Разговаривая с Нетудыхиным, она не спеша налаживала керогаз. — А я так думаю, Тимоша: это Он мне отпустил столько за мужа моего и двух сыновей моих, что полягли в войну. Ну, а может быть, и специально при-ставил меня к людям, чтобы я свидетельствовала о них перед Ним. Кто ж Его истинные намерения знает. Иначе, зачем же Он мне такую долгую жисть отмерил? Я ж тут о каж-дом могу биографию рассказать, если бы так понадобилось.
— А вы моего отца хорошо помните?
— Сережку-то? Ну а как же! Как сейчас, вижу. Музыкант он был на все руки. Что тебе баян, что тебе гитара, что балалайка — на всех струментах играл. Они тут, с кумом вдвоем, до войны, такие кардебобели выделывали на праздники.