— Ты же обещал мне его подарить. — Молчание. — Или ты передумал? Так серь-езные люди не поступают.
— Я тебе подарю последнее свое стихотворение, которое я написал сегодня. По-держи портфель. Оно адресовано именно тебе.
Он достал свою записную книжку и аккуратно вырвал из нее несколько листов.
— Прошу. Подлинный автограф еще живущего поэта…
Она хотела было взглянуть на текст, но он запротестовал.
— Потом, потом посмотришь. Стихи на ходу не читают. Ими надо проникнуться.
Она сложила аккуратно листки и спрятала их в сумку. Он заметил, как у нее под-рагивают от волнения пальцы.
Шли вдоль перрона, молчали. Потом он сказал:
— Я хочу знать, что ты сообщила обо мне Севе.
— Ничего я ему конкретно не сообщила. Я сказала, что у меня вызывают тревогу некоторые твои причуды: твоя патологическая ревность, крайняя раздражительность, разговоры с самим собой…
— Это я-то разговариваю с самим собой?! — возмутился Нетудыхин.
— Не психуй. Во сне разговариваешь, Тима… Ну и так сказала ему, что хотела бы вообще знать его мнение о твоем психическом состоянии. Я, конечно, глупо повела себя. Ты прости меня. Но я не могла поступить иначе.
— Ты убила во мне себя! — сказал он так, словно ударил ее по лицу.
— Прости, Тима! Я такая, какая есть. До сих пор я не могу поверить в твою исто-рию с Сатаной. Это выше моего понимания.
— В каждом человеке сидит свой Сатана. И свой Бог. С Сатаной я уже пообвыкся. И думаю, что смогу справиться. А вот с Богом у меня нелады. Тут мои шансы нулевые. Но ничего, разберемся в конце концов. На то и жизнь дана.
Он опять заговорил неопределенностями. Но говорил уверенно и спокойно. Она почувствовала: он уходит от нее, в этот раз — навсегда.
Объявили о прибытии поезда.
— Какой вагон? — спросила она.
— Десятый.
— Это где-то сзади.
— Смотря откуда идет нумерация.
— Ну, тогда, значит, впереди.
Он поднял портфель и пошел навстречу подходящему составу. Она торопливо по-следовала за ним.
Десятый вагон оказался в конце поезда.
— Ну вот, — сказала она, когда они подошли к вагону и вручили билет провод-нице, — скоро ты будешь дома. — Ее глаза покрылись блеском наворачивающейся сле-зы. — Все так глупо получилось, так глупо… И Тимошка сегодня попал под машину.
— Что?! — удивился он. — Этого не может быть!
— Не может. Но Тимошки больше нет. Дурной знак…
Новость эта для него оказалась столь неожиданной, что он какое-то время молча стоял совершенно растерянным.
Объявили отправление.
— Садитесь, — сказала проводница, наблюдавшая за ними со стороны. — Поезд отходит.
Кока посмотрела на него. Он обнял ее и поцеловал в щеку.
— Все уладится, — сказал он утешающе. — Держись!
Он запрыгнул в отходящий вагон и стал выглядывать из-за спины проводницы.
Она пошла вслед, стараясь не отставать. Поезд набирал ход — она ускорила шаг, потом побежала.
И здесь он услышал:
— Тимочка, я люблю тебя!
У него защемило в груди. Проводница закрыла двери…
А через полчаса, вернувшись домой, она достала его блокнотные листки и прочла подаренное ей стихотворение.
Люби меня,
я заклинаю!
Люби меня,
молю тебя!
Когда я Бог
и раб когда я,
Люби меня,
люби меня!
Люби, когда
рассветы тусклы,
Когда с тобой
и без тебя,
Когда мне трудно,
когда пусто,
Люби меня,
люби меня!
Люби, когда я
неразумен,
Когда живу
в угоду дня,
Когда в уме я
иль в безумьи,
Люби меня,
люби меня!
Средь груды жизненных
фальшивок
Спасает нас
любовь одна.
Ради нее,
как ради жизни,
Восходит солнце
и луна.
Люби ж меня,
пока я цел!
Пока пою,
пока дышу,
И чтоб я жизнь
свершить успел,
Любви твоей,
любви прошу!
Как воздуха
мне не хватает
Ее священного
огня,
И потому я
заклинаю:
Люби меня,
люби меня!
Но ничто уже не могло ее утешить…
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ДЕСЯТЫЙ ВАРИАНТ
Глава 30
Нетудыхины
Все, точка. На сантименты потянуло — надо закругляться. Сюжет исчерпан. Не-тудыхин не уехал в ФРГ, не окончил свой роман, жизнь его продолжалась дальше, и пора ставить точку. Почему? Да уже хотя бы потому, что тот событийный ряд, который автор выстраивает в своем произведении, в отличие от жизненного ряда, должен иметь конец. Это жизнь — процесс постоянно изменяющийся и открытый. А в произведении творя-щий расчленяет его искусственно на отдельные сегменты, придавая им черты некой за-конченности. Правда, сегментация эта весьма условна. И скорее больше относится к об-ласти поэтики автора, чем к синтаксису самой жизни. Кроме того, надо учесть, что у се-годняшнего человека нет времени ни для написания пространных эпопей, ни для их чте-ния. Потом ведь я избрал для своего повествования очень небольшой отрезок нашей ис-тории, всего лишь год из времени правления Брежнева. И закончилось оно, это правле-ние, — здесь тоже существует своя поэтика — не датой физической смерти правителя, не с приходом нового сатрапа, а летом 1968 года. Именно тогда, в тот благословенный день августа, на Красную площадь вышла крохотная группа людей и открыто заявила о своем протесте против оккупации Чехословакии. Единогласие лопнуло. Инакомыслие сделало открытую заявку на свое существование. Надвигалось новое время. Хотя формально правление Брежнева будет продолжаться дальше, и Тимофею Сергеевичу еще немало придется претерпеть от него Зла.