– Думаю, что она уже обо всем знает.
– Так что, она и в самом деле способна все предугадывать? Тогда, может быть, мне пора зачислять ее к себе в штат?
– Вот видите, барон, даже на этот шаг вы так до сих пор и не решились! – прошел мимо него Скорцени, направляясь к выходу из бункера. – Вы меня разочаровываете. Кстати, – остановился уже в двери, – в своем отчете, который, конечно же, ляжет на стол Гиммлеру и фюреру, вам не придется упоминать имя погубленного вами пилота[13]. На вашем месте, барон, я бы поблагодарил меня за столь смягчающее вашу вину обстоятельство.
Приближение Скорцени к домику администрации испытательной станции «Вест» двое пилотов-смертников и их командир наблюдали, стоя у небольшого, коттеджного окошка.
– Помолись на этого человека, Грешнер, – произнес гауптштурмфюрер Вейзе. – Это лучший диверсант страны и лучший диверсант этой войны. Говорят, что в бою этот человек жалости не знает. Но именно он настоял сегодня, чтобы тебя не загоняли в кабину этого адского снаряда. Причем действительно настоял, несмотря на то, что в бункере для гостей находилось с десяток генералов и высших офицеров.
– Обязательно помолюсь, – едва шевеля непослушными, побледневшими губами, проговорил пилот-гладиатор. – Я, конечно, все равно умер бы, но зачем же так страшно и бесполезно?
– Тут уж кому какая судьба выпадет, – мрачно вздохнул гауптштурмфюрер, которому трижды пришлось прыгать с пылающего самолета, а в последний раз он едва успел выбраться из горящей машины, посаженной на шоссе, в двух километрах от аэродрома.
Каким образом он уцелел в своем наполненном талой водой придорожном овражке после взрыва баков и боезапаса, когда все вокруг было вспахано осколками и сожжено, – этого он объяснить так и не смог.
– Все, что происходило на стартовой площадке, – решительно ворвался в комнатку Скорцени, – вы прекрасно видели. Но это еще не повод для сантиментов и стенаний. Обоим пилотам объявляю благодарность за мужество. Вам, гауптштурмфюрер, как командиру отряда – тоже. Подготовьте представление на присвоение Грешнеру чина унтерштурмфюрера, то есть младшего лейтенанта войск СС, и завтра же отправьте в ту часть, в которой он воевал. Пусть в дальнейшем испытывает свою судьбу там. И никаких псалмопений по этому поводу, Грешнер, – избавил он новоиспеченного офицера СС от излишних словоизлияний, – никаких псалмопений!
Как только Скорцени вошел в свой кабинет, на столе его ожил городской телефон.
– И как же зовут того пилота, которому вы спасли сегодня жизнь? – без всяких вступительных фраз поинтересовалась Неземная Мария.
– Грешнер, обершарфюрер Грешнер.
– Грешнер, говорите? Вряд ли я стану запоминать эту фамилию, а вот вам… вам советую запомнить, поскольку может случиться так, что этот спасенный вами человек еще встретится на линиях вашей руки.
– Ну, тут уже следует быть справедливым: спасли его вы, а не я.
– Если бы я предложила Брауну отказаться от пилота-смертника, он приказал бы сжечь меня вместе с ним. Прямо на старте, в пламени, вырывающемся из ракеты…
Скорцени вспомнил, что она почти дословно воспроизводит слова, которые он сказал сегодня в Пенемюнде барону фон Брауну, и поневоле вздрогнул.
– Браун уже что, звонил вам?
– Нет, конечно.
– Кто-нибудь другой?
– Да никто мне не звонил! Вам напомнить мой скромный чин?
– Тогда вас действительно пора сжигать на костре инквизиции, Мария.
– И непременно сожгут. Хотя я предпочитаю, чтобы меня сжигали на кострах любви, Скорцени. Причем делали это как можно чаще. Впрочем, к вам это уже не относится. Завтра же вам суждено сжигать в своих объятиях другую, свою женщину.
8
– Это наши владения, Отто: наш парк, наш старинный рыцарский замок… Вы же – мой повелитель, только что вернувшийся из крестового похода. Да-да, вы – тот самый маркграф фон Скорцени… Достойнейший из германских рыцарей, сумевший довести свои отряды до Палестины, защитить Гроб Господний и вернуться в свою благословенную Баварию с чашей святого Грааля.
Слушая милый бред Лилии, Скорцени молитвенно наслаждался ее телом, как бы заново открывая его для себя, словно никогда раньше они не предавались этому библейскому греху. Словно все это – губы, шея, грудь, атласная упругость живота – познавалось им впервые, а потому открывалось как великое таинство ласки, великое таинство любви.
– Мы ласкаем друг друга уже целую вечность. Мы обречены на эти поцелуи, эти ласки. Мощные стены «Вольфбурга» навечно оградили нас от остального мира; чаша Грааля одарила бессмертием, а вечная страсть погрузила в объятия, вырвать из которых не способна уже никакая сила…
13
Не существует никаких указаний на то, что при испытании подобных пилотируемых самолетов-снарядов, летающих торпед, действительно использовались пилоты-смертники. Исключение составляют лишь межконтинентальные ракеты, о которых речь идет в романе «Субмарины уходят в вечность».