Прощание затянулось, и я перестала вслушиваться в их разговоры, отстраненно наблюдая за бурными эмоциями, скользящими по лицу Юна. Ощутив мой взгляд, парень дернулся и, посмотрев в мою сторону, нервно фыркнул и, бросив напоследок еще несколько наставлений и едких замечаний обо мне, спешно направился по тропинке, уходящей прочь от дома жреца. Самый высокий из них зеленоволосый юноша пожал плечами и последовал за ним, а после по тропинке потянулись и остальные. Йона улыбнулась мне на прощание и догнала своих друзей.
– Думаю, скоро мы о них еще услышим.
Ик-су кивнул на мои слова и сел рядом, со стоном потянувшись. Допив чай, я поставила кружку на землю и тоже расслабленно прильнула к стене дома, ощущая в теле приятную легкость, ставшую уже удивительной и непривычной после стольких месяцев тотального, ни на мгновение не отпускающего напряжения. Сейчас время, словно вновь замедлило для меня свое течение. Пусть медленно, но я вновь начинаю ощущать чудо каждого мгновения, погружаюсь в события настоящего, не отдавая все свои силы волнению за грядущее. Я дышу, я чувствую каждое свое движение и уже не пытаюсь сбежать в мир грез, где проживаемые дни сливаются воедино.
Не знаю, как долго продлится это чувство умиротворения и свободы и через сколько времени вновь вернется боль и сдавливающая тяжесть. Я привыкла, что меня сжигает изнутри, а провалы в памяти становятся все глубже, и уже тяжело сосредоточиться и скоро мыслить, сознание, точно погружается в сон. Смерти я не боюсь. Жизнь, которая бессмысленна, – пуста и не приносит мне ни капли ощущения некоего удовлетворения от того, что я есть. Я всегда стремилась к одиночеству, но, наблюдая за окружающими меня людьми во дворце, где-то глубоко в своей душе я мечтала о тихой жизни с человеком, что будет уважать меня и любить. Это казалось мне чем-то невероятным, и об этом моем желании не знала даже наставница.
Оказавшись здесь, когда ощущение тяжести едва ли не достигло своего предела, почувствовав покой скрытого скалами края, царящую здесь тишину и душевное тепло молодого жреца, страх стал угасать, уступая место щемящему желанию хотя бы и ненадолго, но почувствовать себя живой, ценимой и желанной. Да, вероятно, это неправильно так отчаянно бросаться в эмоции, не слушая разум, но быть может именно так быть и должно? Разум, правила, догмы, устои и навязанные нормы всегда заглушали для меня голос собственной души, и я все дальше уходила в жизни от того пути, что был действительно мне желанен. Лишь болезнь смогла погасить мой страх и шум внушаемых мне истин, помогла услышать свои желания и не оттолкнуть их.
– Скоро вновь начнется дождь, – Ик-су поднял взгляд к наплывающим на скалы аспидно-синим густым тучам. – Пойдем в дом?
Я кивнула и, взяв с земли кружку, последовала за поднимающимся по ступенькам юношей. Пропустив меня и плотно закрыв двери, он приблизился, коснувшись шероховатой ладонью моего лба. Удовлетворенно кивнув, что температура спала и больше не поднимается, Ик-су направился к печи, но оступился и, зацепившись за полы собственного халата, с грохотом улетел на пол, опрокинув стулья. С досадным оханьем он попытался подняться, но тут же скривился, прижимая к себе дрожащую руку, с которой на его одежду стекло несколько капель крови, распустившись алыми цветами по светлой ткани.
Поморщившись, словно торчащая из досок щепка разодрала мой локоть, я опустилась на колени возле жреца и, отведя от живота его руку, осмотрела глубокий порез, который, скорее всего, придется зашивать. Надеюсь, в закромах Юна найдется все необходимое. Пресекая все попытки Ик-су заявить, что ничего страшного не произошло, приложила палец к его губам и, глубоко вдохнув, поднялась, направляясь в кладовку, где при помощи подсказок жреца мне удалось найти льняные нити, несколько игл и щипцы. Вернувшись, я приготовила чистые лоскуты ткани, таз с водой и свою сумку с лекарствами, а после зажала щипцами выбранную мною иглу и, открыв печь, подержала ее над огнем.
Вновь сев рядом с юношей, бережно промыла рану, стараясь не причинить еще больших страданий, и, отложив испачканную ткань, откупорила крышку небольшой бутыли с березовой водой, чтобы обработать порез. Закончив, продела в иглу нить и, нервно вздохнув, бросила взгляд на жреца, а после склонилась над раной, надеясь, что юноша не заметит, как дрожат мои руки. Эти несколько мучительно потянувшихся для меня минут я старалась отвлечься на прерывистое дыхание жреца, стойко переносящего боль, что восхитило меня и даже немного удивило.
Когда последний шов был закончен, я наложила поверх травяную смесь, которая должна снять ноющую боль, и перевязала его локоть чистым полотном. Убрав мешочек с травами, спешно поднялась на ноги и отодвинула таз с окровавленными тряпками. Меня вновь передернуло, и я кашлянула, желая убрать вставший в горле ком. Стремительно подойдя к окну, распахнула то, с упоением вдыхая влажный воздух и чувствуя, как головокружение потихоньку стихает. Вид крови всегда пугал меня, а от запаха, который я чувствую особенно остро, не раз теряла сознание.
– Благодарю тебя, Риса, – я обернулась на голос жреца, неуклюже пытающегося переодеть халат. Прикрыв обратно створку окна, подошла к юноше, проведя порезанную руку в полость широкого рукава и повязав длинные тесьмы туники. Ик-су провел ладонью по измятой ткани и с грустью произнес, натянув на лицо фальшивую улыбку. – Все-таки я до невозможного неуклюжий.
– Ты замечательный и очень хороший, Ик-су. А неуклюжесть – это не порок.
Я собралась отправиться в погреб, попутно думая, что приготовить на завтрак, раз уж все равно не спим, но жрец перехватил меня и неуклюже обняв, уткнулся носом в мою шею. Растерявшись от неожиданности, я застыла, и в окутанной тишиной комнате отчетливо стал слышен стук сердца юноши. Скользнув ладонью по моей спине на поясницу, Ик-су притянул меня ближе, другой рукой обхватив за плечи. По окну забарабанили капли дождя, и в комнате стало сумрачно от закрывших небо громоздких и темных туч; неплотно прикрытая створка окна с грохотом захлопнулась, по стене ударили ветви дерева, и треск огня в печи растворился в протяжном гуле доносящегося с улицы порывистого ветра.
Поддавшись вперед, я провела руками по бокам Ик-су, сжав ткань туники на его спине. Прикосновения юноши теплые и ласковые, осторожные, словно он боится по неловкости причинить мне боль. Это приятно, впервые мужчина относится ко мне столь трепетно и улыбка его искренна, а не вызвана требованиями дворцового этикета и не наполнена желанием обмануть меня. Думаю, ради этого спокойствия и тепла стоило терпеть всю боль и жить, стоило позволить однажды ветру судьбы привести меня в эти края.
Ик-су склонился, коснувшись моих губ легким поцелуем.
– Прости, я вновь не смог сдержать себя.
– Я тебя и не просила, – шепнула, касаясь губами его кожи, – сдерживаться.
– Нет, – Ик-су покачал головой и отошел к кровати; опустившись на тонкий матрац, он устало потер глаза ладонью и зевнул. Не раздумывая, я приблизилась и сбросила обувь, после сев рядом и подобрав под себя ноги, а жрец повторил. – Нет, я не хочу оттолкнуть тебя. Не хочу, чтобы ты разочаровалась во мне.
– И, – нахмурившись, спросила я, – почему я должна разочароваться?